Наконец старуха явилась, а с ней и племянница, про которую нельзя было сказать, где ее патлатая голова, а где веник, и обе выразили удивление, застав меня у камина. Я сообщил им, что в комнате Герберта спит мой дядюшка, приехавший ночью, и распорядился относительно некоторых дополнительных приготовлений к завтраку в честь гостя. Затем, пока они с грохотом двигали мебель и поднимали пыль, я, двигаясь словно во сне, умылся, оделся и снова сел у камина ждать, чтобы он вышел к завтраку.
Через некоторое время дверь отворилась, и он вошел. Вид его привел меня в содрогание, при дневном свете он показался мне еще противнее.
— Я даже не знаю, как вас называть, — сказал я вполголоса, когда он сел за стол. — Я всем говорю, что вы мой дядя.
— Правильно, мой мальчик! Вот и называй меня дядей.
— Вероятно, вы в пути придумали себе какую-нибудь фамилию?
— Да, мой мальчик. Я взял себе фамилию Провис.
— И намерены ее сохранить?
— Ну да, чем она хуже другой, разве что тебе какая-нибудь другая больше нравится.
— А как ваша настоящая фамилия? — спросил я шепотом.
— Мэгвич, — отвечал он тоже шепотом, — наречен Абелем.
— Кем вы готовились стать в жизни?
— Кандальником, мой мальчик.
Он сказал это вполне серьезно, точно назвал какую-то профессию.
— Когда вы вчера вечером входили в Тэмпл… — начал я и сам удивился, неужели это было только вчера вечером, а кажется, уже так давно.
— Так что же, мой мальчик?
— Когда вы вошли в ворота и спросили у сторожа, как сюда пройти, с вами кто-нибудь был?
— Со мной? Нет, мой мальчик.
— Но был кто-нибудь поблизости?
— Точно я не приметил, — сказал он в раздумье, — потому как мне здесь все внове. Но, кажется, действительно кто-то был и вошел за мной следом.
— Вас в Лондоне знают?
— Надеюсь, что нет, — сказал он и выразительно показал пальцем на свою шею, от чего меня бросило в жар.
— А раньше вы в Лондоне бывали?
— Редко когда бывал, мой мальчик. Я все больше находился в провинции.
— А… судили вас в Лондоне?
— Это в который раз? — спросил он, зорко взглянув на меня.
— В последний.
Он кивнул головой.
— Тогда я и с Джеггерсом познакомился. Джеггерс меня защищал.
Я уже готов был спросить, за что его судили, но тут он взял со стола нож, взмахнул им, сказал: «А в чем я провинился, за то отработал и заплатил сполна!» — и приступил к завтраку.
Ел он прожорливо, так что было неприятно смотреть, и все его движения были грубые, шумные, жадные. С того времени как я принес ему еды на болото, у него поубавилось зубов, и, когда он мял во рту кусок баранины и нагибал голову набок, чтобы получше захватить его клыками, он был до ужаса похож на голодную старую собаку.