– Конечно.
– И поговори со мной.
– Ладно. Только тихо, чтобы мы никому не мешали.
Дженни легла рядом с сестрой, оперев голову на руку.
– И о чем же ты хочешь поговорить?
– Не важно. Все равно о чем. О чем хочешь, только не о… сегодняшнем.
– Знаешь, я хочу тебя кое о чем спросить, – сказала Дженни. – Не о том, что сегодня произошло, а о том, что ты сегодня сказала. Когда мы сидели на скамейке около полицейского участка и ждали приезда шерифа, помнишь? Мы тогда говорили о маме, и ты сказала, что она… часто хвасталась мной?
– Еще как! «Моя дочка – врач», – улыбнулась Лиза. – Она так тобой гордилась, Дженни!
Слова эти снова, как и тогда, когда Лиза произнесла их впервые, больно кольнули Дженни в самую душу.
– И мама никогда не винила меня за то, что с папой случился удар? – спросила она.
– С какой стати она должна была тебя в этом винить? – нахмурилась Лиза.
– Ну… мне казалось, я в какой-то период доставила ему немало страданий. Страданий и беспокойства.
– Ты?! – Лиза была искренне поражена.
– А потом, когда врачу не удалось справиться с его давлением и у папы случился удар…
– По словам мамы, единственный твой плохой поступок за всю жизнь – это когда ты в канун Дня Всех Святых покрасила коленкорового кота в черный цвет и перемазала краской всю мебель на террасе.
Дженни удивленно рассмеялась:
– А я и забыла об этом. Мне тогда было всего восемь лет.
Они улыбнулись друг другу и почувствовали себя в большей мере сестрами, чем когда-либо раньше.
– А почему ты решила, что мама считала тебя виновной в смерти отца? – спросила, немного помолчав, Лиза. – Он ведь умер естественной смертью. От удара. Как ты могла быть в этом виновата?
Дженни помолчала, вернувшись мысленно на тринадцать лет назад, к тем событиям, что положили начало ее долгим переживаниям. Она испытала сейчас глубокое облегчение, узнав, что мать ни в чем не винила ее никогда. Впервые за все время, прошедшее с тех пор, как ей было девятнадцать, она почувствовала себя свободной.
– Дженни?
– Угу?
– Ты что, плачешь?
– Нет, ничего, – ответила она, с трудом сдерживая слезы. – Если мама ни в чем не винила меня, наверное, я напрасно сама корила себя все эти годы. Я просто рада, сестренка. Рада тому, что ты мне сказала.
– А почему ты сама так думала? Расскажи мне, Дженни. Если мы сестры, у нас не должно быть друг от друга секретов.
– Это долгая история, сестренка. Когда-нибудь ты все узнаешь, но не сейчас. Расскажи-ка лучше ты о себе.
Они еще некоторое время поболтали о пустяках, и глаза Лизы начали тяжелеть и потихоньку закрываться.
Глядя на нее, Дженни почему-то вспомнила добрые, скрывающиеся под тяжелыми веками глаза Брайса Хэммонда.