– Воры и грабители не оставили бы здесь такую добычу, – проговорила Дженни. – Они бы не стали отбирать все это только затем, чтобы потом бросить в мойке на кухне. Они бы все это во что-нибудь сложили и увезли с собой.
– Но зачем это все здесь свалено? – спросил Брайс.
– Убей меня бог, не знаю, – ответила Дженни.
Тал недоуменно пожал плечами.
Драгоценности, сваленные в двухсекционной мойке, сверкали и переливались всеми цветами радуги.
* * *
Крики морских чаек.
Лай собак.
Гэйлен Копперфилд оторвал взгляд от экрана компьютера, с которого он считывал информацию. Облаченный в защитный костюм, он уже давно был весь покрыт потом, устал, тело у него болело. Поначалу он было решил, что птичьи голоса и собачий лай ему померещились.
Потом резко проорал кот.
Тихо заржала лошадь.
Генерал нахмурился и оглядел передвижную лабораторию.
Гремучие змеи. Масса гремучих змей. Их такой знакомый и смертельно опасный треск: «чика-чика-чика-чика».
Зажужжали пчелы.
Все, кто был в лаборатории, тоже слышали эти звуки и теперь тревожно переглядывались.
– Это идет по внутреннему переговорному устройству, – сказал Робертс.
– Совершенно верно, – донесся до них голос доктора Беттенби, который сидел во второй передвижной лаборатории. – Мы здесь тоже слышим.
– Ну что ж, – проговорил Копперфилд, – послушаем концерт. Для переговоров друг с другом пользоваться внешними устройствами.
Жужжание пчел прекратилось.
Где-то очень далеко и тихо запел ребенок. Определить, кто пел – мальчик или девочка, – было невозможно, голос казался каким-то бесполым:
Господь меня любит, и я это знаю.
Так Библия учит меня.
К себе призывает Он малых и слабых.
Слабы они, Он же силен.
Голос был очень приятный. И мелодичный.
Но почему-то от него кровь стыла в жилах.
Копперфилду никогда не доводилось слышать ничего подобного. Хотя голос был детский, нежный и тонкий, в нем все-таки присутствовало нечто такое… такое, что никак не должно было бы чувствоваться в голосе ребенка. В нем безусловно и явно не было ни малейшей наивности. Пожалуй, в нем было знание. Да. Слишком хорошее знакомство с массой ужасающих вещей. Угроза. Ненависть. Презрение. Все это не звучало откровенно, но ясно ощущалось под видимой оболочкой, билось под ней, как нечто темное и патологическое.
Иисус меня любит,
Иисус меня любит,
Да, Библия так говорит…
– Они ведь рассказывали нам об этом, – проговорил Голдстейн. – Доктор Пэйдж и шериф. Они говорили, что слышали то же самое по телефону, а потом из раковины на кухне. Мы им тогда не поверили: это так дико звучало.
– Сейчас мне это уже не кажется диким и странным, – сказал Робертс.