Они углублялись в чащу: впереди, кувыркаясь и кривляясь, спешил гном, а за ним, чувствуя раздражение от его дешевых фокусов, шагал Александр. Иногда он терял гнома из виду, и ему приходилось идти на звон бубенчика на гномьем колпаке; иногда уродец нарочно сворачивал с дороги, потому что ему хотелось посмотреть, как Александр продирается сквозь заросли, цепляясь за ветки одеждой и расцарапывая лицо.
Несколько раз гном останавливался в шаге от Александра, но, когда Александр протягивал руку, чтобы сдавить его тонкую и неестественно длинную шею, гном превращался в зайца, разворачивался спиной вперед и делал длинные прыжки, хищно скалясь длинными кривыми зубами и злобно сверкая красными глазами альбиноса.
Его превращения были совершенно бессмысленны. Александр знал, что гном делает это из одной лишь бессильной злобы. Гном был слугой, присланным ему в проводники, и это выводило уродца из себя.
Тем временем заросли густели, полумрак становился непроглядной тьмой. Прокладывать путь было все тяжелее, ведь здесь, если верить братьям Гримм, «тысячи лет не ступала нога человека». Конечно, уродцу проскочить было запросто — он обернулся летучей мышью и, попискивая, летел над головой Александра, касаясь ее своими мерзкими крыльями.
Когда они добрались до замка, было уже совсем темно. Гном шлепнулся перед Александром на землю, встал на ноги, отряхнул кафтан, издевательски поклонился и сказал «Абракадабра».
«Без этого мог бы и обойтись», — подумал Александр, поднимаясь по бесконечной лестнице к воротам, хотя на самом деле он был рад, что избавился от общества этого невежи.
Две створки ворот открылись медленно, с режущим слух скрипом. Это был не литературный штамп: их просто не смазывали тысячу лет. Уже в первом зале Александра впечатлило, что слуги действительно спали — замерзли, окаменели, можно назвать их состояние как угодно. Глаза у всех были открыты: они смотрели бесстрастно, безо всякого интереса, и Александр почувствовал себя неуютно.
Самое неприятное, что Александру приходилось идти мимо слуг. Он был очень осторожен, но все-таки с кем-то столкнулся. Он машинально извинился. Слуги шатались, как портновские манекены. Александру пришлось даже схватить за пояс одну толстую повариху, которая рисковала свалиться на пол. Повариха сердито завращала глазами: в них не было и тени благодарности.
… Пыль, пыль, везде пыль — на креслах, на полу, на длинном обеденном столе, на котором матово блестели серебряные вазы для фруктов; на головах, руках и ногах и даже на ресницах слуг — сантиметровый слой пыли.