Входя, он уже открыл было рот, чтобы сказать свое любимое «Поп тебе нужен…», но, увидев старика, осекся и некоторое время стоял, широко открыв рот и свои голубые глаза.
Не задавая вопросов, он помог отцу раздеть Георга Хенига. Потом быстро достал из докторской сумки стетоскоп, сунул трубочки в свои волосатые уши и принялся водить им по груди старика.
Хилая старческая плоть ссохлась и пожелтела, как у мумии. Трудно было даже назвать это плотью. Страшное зрелище.
Общими усилиями мы уложили его на спину. Берберян постучал тут, постучал там — старик позволял делать с ним все что угодно, только дрожал и прерывисто дышал.
Наконец врач выпрямился и с угрюмым видом стал засовывать стетоскоп в сумку.
— Доктор… — начал отец, но тот прервал его.
— Свинство. Ужасное свинство! Этот человек умирает от голода.
— Что с ним?
— Я же сказал — он голоден. Конечно, у него болезнь Бехтерева и Паркинсона тоже. Но год-другой он еще поживет, если не умрет с голоду. — И Берберян выругался, а отец в первый раз не рассердился, что ругаются в моем присутствии.
Отец спросил, сколько он должен заплатить, протянул ему деньги, но Берберян оттолкнул его руку.
— Лучше купи ему еды. Ему надо что-нибудь легкое, иначе у него желудок не выдержит. Рисовый отвар или суп из помидоров, в крайнем случае куриный бульон и немного хлеба. — Берберян достал бумажник, вынул несколько купюр и положил на верстак.
— Позор, — возмущенно сказал он. — Я тридцать лет знаю этого человека… Чтобы так его бросить… в этом… — И, махнув рукой, он направился к двери.
Пообещал, что завтра опять зайдет. Снова выругался и вышел.
В комнате царило молчание, только за стенкой слышался лай Барона. Отец вымыл кофейник, согрел молоко, накрошил в него хлеба. Мы поддерживали с двух сторон дедушку Георгия в вертикальном положении, что не требовало никаких усилий. Он весил не больше, чем я.
Поскольку сам он не мог держать ложку, которую нам удалось отыскать, приходилось его кормить, как маленького. Мы не всегда попадали ложкой в узкую полоску его рта, и молоко стекало по подбородку.
Когда мы кончили его кормить, он был совершенно без сил. Мы уложили его, накрыли лоскутным одеялом и ушли.
Отец постучался в соседнюю комнату. Рыжий, приоткрыв дверь, высунул голову.
— Чего вам еще? Назад, Барон! Фу! — Он отпихнул ногой пса, который пробовал прошмыгнуть у него между ног.
— Я хотел вас попросить присматривать за стариком, — сказал отец. — Я оставил молоко и хлеб…
Рыжий захлопнул дверь.
Всю дорогу домой мы молчали. На столе, накрытом скатертью, уже стоял обед. По обыкновению хмурая, мать встала из-за машинки.