Нам долго не спалось. В темноте слышалось прерывистое дыхание дедушки Георгия. Наконец, как мне показалось, он успокоился и заснул. Тогда я услышал шепот родителей:
— Давай оставим его у нас? — шептала мать.
— Не согласится, — отвечал отец.
— Пусть поживет неделю, две, может, ему понравится.
— Трудно будет.
— Я прямо не могу… Точно своего деда вижу… нисколько это не трудно. Где трое, там и для четвертого место найдется. Поговори с ним.
— Нелегко это. Сначала надо разобраться с этим извергом.
— Будь осторожен.
— Буду, спи.
— Спокойной ночи.
Но я понимал, что дедушка Георгий никогда не согласится жить у нас. Ведь тени не знали, где мы живем, пришли бы в пустой подвал и очень огорчились, спрашивали бы, куда он девался. У нас они не могли бы спокойно разгуливать. Тем более, что в последнее время они приходили не только вечером, но и днем: они проявляли все большее нетерпение. Да и буфет занял полкомнаты. Как жаль, что у нас так тесно.
На следующее утро чуть свет мы с отцом, который вел меня за руку, пошли будить Григора Аврамова — могучего ударника из Музыкального театра.
— В чем дело? — спросил он, сонный, в одной пижаме, впуская нас. — Опять что-то грузить?
Отец достал сигареты, они закурили, а меня отослали вниз поиграть.
Минут через пятнадцать они вышли из подъезда. Григор Аврамов обмотал левую кисть войлоком, а поверх него привязал веревкой кусок кожи. Из правого кармана его пиджака торчала короткая толстая палка. Лицо у него было злое.
— Пошли, — сказал он.
Перед тем как свернуть на улицу Волова, отец присел, обхватил мое лицо ладонями и, пристально посмотрев на меня, погладил по голове.
— Вот что, сынок, — сказал он, — если боишься, не ходи. Мы с дядей Григором и сами как-нибудь справимся. Дело вот в чем: ты отопрешь дверь, войдешь в коридор и громко позовешь дедушку Георгия. Понял?
— Но ведь он у нас?
— Это не имеет значения. Позовешь громко. Ты боишься собаки?
— Не боюсь. (Я ужасно боялся).
— И не бойся. Если она кинется к тебе, мы рядом. Она до тебя дотронуться не успеет. А если сосед выскочит и подлетит к тебе, сразу кричи: «Папа, на помощь!» Понял?
— Понял.
— Ладно, пошли! — он похлопал меня по щеке.
— Молодец! — Григор Аврамов затянулся в последний раз и бросил окурок. — Дай я тебя поцелую.
И, уколов щетиной, звучно чмокнул меня в щеку (мне при этом чуть дурно не стало от окутавшего меня сивушного облака).
Я сбежал по трем ступенькам. Сердце стучало. Отпер дверь, и запах псины ударил мне в нос. Я ступил два-три шага вперед и робко позвал: «Дедушка Георгий!», тут же послышался злобный лай. Дверь в комнату Рыжего распахнулась. Он показался в проеме: высокий, заспанный, взъерошенный. Он держал за ошейник Барона.