Покончив с этим, дня три сидел на диване, гладил деревянные пластины, изредка тяжело вздыхал. Потирал ладонью лоб, переворачивал пластины, снова вздыхал.
— Что случилось? Не слушает мне. Оба очень стари. Не знаю, как объясню, куда пойдет.
— Скажи ему, что оно идет к Богу.
— Он не знает, кто такой Бог. И я не знал.
— Как ты не знаешь? Ты же столько раз мне говорил о нем! Ведь ты же мне рассказывал, что он большой-большой, что он всем нам отец, что он обо всех заботится, еду приносит…
— Сказал. Ти мальки, инфант. Так с дерево не говори. Не слушает, не дается…
— Попробуй! Возьми пилу и режь.
— Ай! Это не делай! Привикни к дереву, входи в него, думай, как он… Все скажет, станет друг…
— Так скажи!
— Как?
Мы умолкали, задумавшись. Я никак не мог его понять. Что, он мало скрипок сделал до сих пор? Со сколькими деревьями он разговаривал в своей жизни!
— Говори с ним, как с другими! Что ты им говорил?
— Говорил, куда пойдет, к какой человек. Сначала видит человек, говорит с ним, старается скрипку делать по его форма… Какой человек — такой скрипка! Не понимаешь?
— Понимаю — хочешь сказать, ты не видел Бога и не знаешь, какой он человек?
— Умни…
— Что ж ты не спросил Боженку? Или своего отца? Или брата? Разве они его не видели?
Старик жевал губами, хмурился, гладил дощечку и не отвечал…
— Так что?
— Сказали…
— Что ж ты тогда?
— Думаю, видели, но не увидели.
— Ты им не веришь?
— Я не говорил с ними про Бога, говорил, как било у нас, в Чехии.
— А как было?
— Люди весели… Мука нет. Собаки нет. В большой дом жили. Приходили гости из Виен, Германия, Москау. Уважали мастер. Делали большой стол, как твоя мила госпожа мать, пили пиво, вино… курил вот такая сигарета, — он раздвинул пальцы, — била большая гора возле наш дом. И вода, вода…
— Река?
— Река.
— Почему ты не остался там?
— Друзья пригласил. Сказал, в Болгарии мастер уважают, тут мастер нет, создай своя школа, имеешь ученики…
— Отчего же ты потом не уехал?
— Боженка больная била, деньги не било. Брат умер, отец, я на погребение не пришел. Только сидел тут, молился…
— Они на тебя сердятся?
— Не сердится. Знает, как било. Мольчи, не спрашивай.
Просил меня принести воды. Я выходил во двор, наливал воды в кувшин. Он жадно пил, ему все время хотелось пить. Курил окурок за окурком. Когда они кончались, шарил под диваном, находил пачку «Бузлуджи», закуривал. Дышал тяжело, прерывисто. По утрам кашлял долго — просто заходился в кашле. Я подавал ему чашку с водой, он, поперхнувшись, проливал ее, все лицо было мокрым.
— Надо бистро работать, — жаловался он, — времени нет! А дерево не слушается!