— Но при чем тут он?
— Я готов взять его на свое иждивение.
— В таком случае он должен вас усыновить.
— Усыновить? Так ведь у меня мать жива!
— Ну вот видите… Замкнутый круг.
Мы ходили из одного учреждения в другое, сидели, стояли в очередях к разным начальникам, но всюду лишь пожимали плечами: ничего не поделаешь, придется отправить в дом престарелых. Почему бы старику не жить в доме престарелых? Там ему будет хорошо! Наконец в собесе обещали не трогать его, если кто-то добровольно согласится давать ему 60 левов в месяц.
— Откуда я возьму столько денег? — сокрушался отец. — Банк ограбить, что ли?
— Иди к его ученикам, — робко предлагала мать. — Может, они дадут. Мы дадим двадцать, и они…
— К этим подлецам? Никогда! Эх…
* * *
Он знал все это — хоть и не подавал виду, что знает. Никого, кроме нас с отцом, не пускал в свой подвал. Запретил приходить даже теням. Сказал им, что из-за них может разрушиться дом, и они перестали являться. Бродил по комнате, перебирал инструменты и что-то бормотал. Или часами сидел неподвижно.
Но вот Георг Хениг достал дерево со Шпиндлеровой мельницы и дерево из Миттенвальда, снял тряпку с пластин и произнес:
— Сказал тебе: сделаю скрипку. Смотри внимательно. Может, и не научишься, но смотри. Скрипка для Бога.
— Дедушка Георгий делает скрипку, — взволнованно сообщил я родителям. — Представляете, скрипку для Бога!
— Представляю, — мрачно сказал отец. — Старик совсем отчаялся… Но пусть делает. Пусть хоть чем-то занимается.
— А как это, для Бога? Бог будет на ней играть?
— Сто раз тебе говорил, что Бога нет! — рассердился отец. — Ну, не понимаешь ты… Он хочет сказать, что сделает скрипку для того, кто играет как Бог.
— Для Васко Абаджиева? — наивно спросила мать.
— Ерунда! Между прочим, ты права, — обернулся он к ней. — Выхода нет. Придется идти к этим мерзавцам, просить у них денег.
* * *
Георг Хениг достал вырезанную из бумаги форму скрипки, но несколько увеличенную. Она была, должно быть, очень старая — края ее слиплись, и он осторожно отделял один от другого, чтобы не порвать бумагу. Положил ее на деревянную пластину со Шпиндлеровой мельницы и медленно очертил карандашом контуры. Долго разглядывал их в мутном свете, цедившемся сквозь окно. Потом неторопливо разорвал вырезку и велел мне выбросить клочки.
— Всё. Никому больше не нужен.
Целый день потратил, чтобы разложить инструменты на верстаке. Клал, отходил, смотрел, менял местами, чем-то недовольный. Наконец разложил в нужном ему порядке: в верхнем ряду — пять-шесть рубанков разной величины и формы. Объяснял мне, что одни нужны для вырезания, другие — для выдалбливания, третьи, слегка изогнутые, — для выработки внутренней стенки верхней деки. Ниже положил три ножика с тонкими острыми лезвиями. Затем цикли, острый плоский фуганок, разные пилы. Повторял названия инструментов, заставляя меня заучивать их: рубанок, ножовка, лобзик, фуганок, напильник.