Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин (Беломлинская) - страница 11
В Индиане, в университетском городке Блюмингтон находится самая крупная в Америке русская библиотека. Мой дом был в 10-и минутах ходьбы от нее. Наверное, поэтому и машину водить не выучилась — в супермаркет мы с дочкой ходили пешком, дочка придумала связывать целлофановые мешки по две штуки и вешать на плечи — оказывается это старый деревенский способ, а больше мне никуда было не нужно в этом городке — только в библиотеку.
Вот оно — знание, ответы на все вопросы, голоса из-под земли, из-под
МОЕЙ русской земли — они были рядом; вышла из дома и через 10 минут уже слушаешь крик, стон или неторопливый рассказ…
Вот питерский профсоюз железнодорожников — одна из последних, яростных попыток несуществующего рабочего класса все же осуществиться.
Вот продотряд — во главе двоюродный дедушка, он «за хлебом для детей питерских рабочих», он почему-то твердо уверен, что если голодать будут дети не в Питере, а в деревне Малые Хренки, то в мире от этого прибавится счастья и справедливости. В результате, дети поумирали и в деревне, и в Питере, да и своих детей двоюродный дедушка не уберег.
А вот — Батька Махно идет себе по Парижу:
— Месье, купите марионетку!
Он, оказывается — Папа Карло!
И Русский Париж шел, плача, за его гробом.
А убийцу Петлюры, оправданного прямо в зале суда, вынесли на руках и забросали цветами. Тоже Русский Париж. А из телевизора, учебников по истории и прогрессивного фильма «Россия, которую мы потеряли» смутно представляется что «Махно-Петлюра» — это некое общее неприятное животное о двух головах.
Вот « Красная книга» — донской казак написал историю погромов в Гражданскую войну, и Господь пожаловал его за это смертью от старости, редкость для того поколения — дар Господень чистой душе, а может он денно и нощно мечтал о смерти — там в Париже?
Вот мой дед — красный матрос, еврей, атеист — учит меня семилетнюю молиться Николе Морскому:
— Святой Никола внучку русского моряка никогда в беде не бросит!
…И бросала его молодость на кронштадский лед. А других на «Белую лошадь» и «Красную горку».
Все уже мертвы, и победители и побежденные, но нам издали если что и видно — то только кровь, а любовь уж вовсе не разглядеть. А из-под земли о любви говорят не меньше, чем о крови.
Я прочла не только печально известное тем, что его никто не осилил, «Красное колесо», (и еще больше прослыла городской сумасшедшей, утверждая, что это замечательная книга — о любви; смеются, а ведь на всей земле, до конца дочитали, только я да Дора Штурман, учительница-пенсионерка из Израиля — говорят, есть еще какая то Ленка в Париже — надо бы с ней списаться), но и все источники, коими пользовался Исаич. Все эти стоны из могил впечатляют, но сантиментов лишают начисто: уже ни над кем не заплачешь — от излишнего знания перестаешь видеть малые слезки — все выстраивается в одну огромную мозаику, которую укладывает кто-то с умыслом и четким рисунком, в результате своих ученых штудий, полностью в идею этого рисунка въехала и теперь отвечу за козла, каждому, у кого найдется хотя бы полчаса — послушать, но человеки в результате, превратились в моем сознании в цветные кусочки смальты — и как же их теперь пожалеть?