Элль рассердилась на Маню и не разрешила ему смотреть, как она и тот, другой, играют. Римма тоже сердилась, а потом захотела играть с Маню — увидела, когда он шел за ней, и позвала. Элль тоже увидела и позвала. А потом рассердилась снова и сказала, что играть не будет. Тогда рассердился Маню — он очень хотел играть. А потом Элль сделала ему очень больно, а что было дальше, он не помнил. Он помнил, что вдруг увидел Элль, которая лежит с закрытыми глазами, и очень испугался. И спрятал Элль в пещеру за водопадом, про которую никто, кроме него, не знал. Он очень обрадовался, когда Элль открыла глаза. Она его боялась и очень сердилась — ведь он ей сделал плохо, хотя не знал, что именно, но Маню ей пообещал, что больше не будет так делать, и Элль снова стала доброй.
Она попросила принести еду, одежду и… Маню не мог в мыслях произнести словосочетание, которому она его обучила, поэтому громко сказал вслух:
— Жеские плокладки… — пошевелил губами и повторил: — Жен-скии пло-клад-ки… — И остался доволен, что запомнил так хорошо.
Он ничего не смог принести Элль и не успел зайти в аптеку: мать пришла вместе с другим, разбудила его, отняла хлеб и мясо, которые он взял на кухне, и одежду, которую он взял со стула в комнате наверху, и посадила его в чулан. Они, мать и другой, хотели узнать, где Элль, но Маню ничего не сказал: он знал, что если скажет, то Элль уедет и некому будет с ним играть.
Утром Маню убежал и… толкнул другого, который погнался за ним, так, чтобы он упал. Нельзя было толкать его. Нельзя… Но зачем он побежал вдогонку? Зачем? Отнять у Маню Элль… И Маню толкнул его. Он не хотел толкать, но толкнул. А потом понял, что сделал очень и очень плохо — гораздо хуже, чем утащить банку варенья из погреба, — и не знал, что ему делать дальше. Он решил принести другого в пещеру к Элль и спросить ее…
Устав от мыслей и переживаний, Маню уснул сразу же после заката и проснулся, когда до рассвета оставалось не больше часа. Он широко зевнул, потянулся и, спрыгнув с камня, пошел в селение. Он был страшно голоден, но спокоен и умиротворен. Он знал, что его будут сильно ругать, и внутренне был готов выдержать не только ругань, но и трепку. Он знал, что провинился, и приготовился к наказанию. Это его не волновало, потому что он знал самое главное: Элль никогда не будет с ним играть. Откуда к нему пришло такое знание, он не ведал, да и не задумывался над этим: знал — и все. Он знал, что Элль все равно уедет с другим. И что она добрая… И что другой ей очень нужен…
Он расскажет и покажет, где они оба. Маню тоже хороший и не злой. Он больше не будет делать плохо.