Среди лохмотьев объявлений и приказов белело свежее, по всей вероятности, недавно наклеенное «Воззвание к населению города» — захватчики приглашали городскую молодёжь ехать на работу в Германию. И чего только не обещали добровольцам: и хорошее обращение, и сытное питание, и отличные заработки. Словом, райскую жизнь сулили…
Но чья-то смелая рука вывела углём на этом «воззвании» внушительную фигу.
«Молодец», — в мыслях похвалил Фёдор Иванович неизвестного художника.
У колодца на Садовой улице он повстречал знакомую молодую женщину Елену Степановну Соколову, ту самую, которая первой когда-то принесла в больницу раненого ребёнка.
Фёдор Иванович поздоровался, спросил, как чувствует себя мальчик.
— Идёмте, посмотрите, — приветливо сказала Соколова, подхватив вёдра.
— Разрешите помочь вам.
— Ой, что вы, не тяжело.
В крохотной кухоньке Фёдор Иванович увидел своего маленького пациента. Малыш почти совсем выздоровел.
— Ай да молодец, обрадовал ты меня, дружище, — весело проговорил Фёдор Иванович, гладя мальчика по белой, как одуванчик, головке.
— Спасибо вам, Фёдор Иванович, век не забудем, — сердечно поблагодарила мать.
— Тесновато живёте, — заметил он, оглядывая кухоньку.
— Сами видели — жили просторно, а теперь офицеры дом заняли, а нас с Мишей сюда выдворили, — со вздохом пояснила хозяйка. Понизив голос до шёпота, она тревожно предупредила: — Я знаю, от нас вы всегда заходили к бабушке Вороновой. Теперь не ходите, её расстреляли.
— Как расстреляли? За что?
— За красноармейца, которого она у себя прятала. Кто-то донёс, что у бабушки раненый красноармеец лечиться, — со слезами рассказывала Соколова. — Немцы и пристали к ней, как с ножом к горлу: где да где большевика прячешь. Бабушка Лукерья ничего не говорит — знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю. Не поверили, забрали её и убили…
Поражённый этим рассказом, Фёдор Иванович торопливо спросил:
— А раненый? Что с ним?
— Не беспокойтесь, припрятан.
— Я обещал зайти к нему сегодня.
— Нет, нет, нельзя, пока нельзя, — ответила Соколова. — Я вас потом сама приглашу.
В этот день было невыносимо тяжело на душе у Фёдора Ивановича. После обхода раненых он еле дотащился домой и, не раздеваясь, устало опустился на старый скрипучий диван. Ему хотелось уснуть, забыться, а перед глазами, как живая, вставала старушка Воронова — непоседливая, говорливая, добрая, и явственно слышался в ушах её негромкий с хрипотцой голос: «Вы уж не сомневайтесь, как за родным присмотрю». Присмотрела за раненым красноармейцем и сама погибла…
«Погибла… Но другие женщины, та же Елена Степановна Соколова, не побоялись угроз и всё-таки раненого, скрыли, рискуя своими жизнями. Значит, не покорились они врагу и никогда не покорятся», — заключил Фёдор Иванович.