— Простите, а кто это? — не удержалась она, обратившись к первому попавшемуся на ее пути через огромный, заполненный до предела зал.
В ответ грузная девица, по виду и манерам — неутомимая посетительница каких только можно выставок, сначала оторопело взглянула на нее густо подведенными глазами, а потом, возмущенно фыркнув, отвернулась. «Бедная», — подумала Джанет и почти вплотную подошла к заинтересовавшему ее гостю, судя по реакции девицы — несомненно какой-то местной знаменитости. Старик как раз подошел к картине «Этюд 66», посвященной ее родителям. И вдруг в его непроницаемом лице что-то дрогнуло, и он надменно повернул свою птичью голову к свите, взглядом приказывая ей оставаться на месте, а сам сделал еще один шаг к большому, высоко повешенному холсту. Все замерли, и в этом живом молчании половины зала прошла, быть может, целая минута. И тут Джанет, стоявшая близко к старику, увидела, что по его ввалившейся щеке медленно катятся две отливающие перламутром слезы.
— Этого не может быть, — прошептал он. Свита немедленно обступила его, засыпая вопросами. — Покажите мне ее. — Старик нервно закрутил головой. От свиты отделился какой-то напомаженный юноша и, по-видимому, собрался искать автора.
— Не трудитесь, прошу вас, — остановила его Джанет. — Это моя картина.
— Вы!? — на лице старика отразилось явное недоверие. — Но, деточка, вам никак не больше двадцати пяти, а здесь я вижу психологию людей именно четвертьвековой давности, когда вы, возможно, еще и зачаты не были.
— Была, — просто и ясно глядя ему в глаза, ответила Джанет.
— Предположим, — усмехнулся старик. — Но здесь я вижу не только поколение, я вижу душу моего сына, которого вы никак не могли знать, поскольку он погиб, вероятно, еще за несколько лет до вашего рождения…
«Да, потому что это был мой отец», — готово было сорваться с губ Джанет, но в последний момент она вспомнила о Стиве, стоявшем где-то в глубине зала за ее спиной, и поняла, что не может предать его сейчас так публично и скандально. И она тихо сказала:
— Но моя мать была почти этого возраста…
— Господи, причем здесь ваша матушка!? — неожиданно взорвался старик, явно приходившийся ей дедом. — Я говорю о сознании одного-единственного человека! Кстати, как вас зовут? Ах да, — и старик уткнулся носом в проспект, но пока он искал фамилию, со всех сторон уже угодливо неслось:
— Шерфорд, Джанет Шерфорд!
— Это дочь покойной Патриции Фоулбарт… Но ни одно из этих имен ничего не изменило в старческом брезгливом лице. Он снова повернулся к Джанет.
— Итак, жду вас у себя. Машина завтра в восемь. — И, гордо закинув голову, повернулся, чтобы уйти.