— Простите, — выдавила из себя Джанет, — но я даже не знаю, кто он.
— Он? — Старик на секунду задумался. — Он был божественным мальчиком, которому дано слишком многое. Но сначала его испортила мать, нимфоманка от природы, потом вся эта музыкальная сволочь и, наконец, какая-то девка решила его доконать, забрюхатев и имея наглость поставить его об этом в известность. Слава Богу, что он не успел повесить себе на шею еще и младенца!
— Но, может быть, он любил ее? — заставив себя не двинуться ни единым мускулом, поинтересовалась Джанет.
— Любил!? — Губерт даже задохнулся от возмущения, и на лице его застыла маска отвращения и ненависти. — Женщин нельзя любить, ими можно только так или иначе пользоваться. Мэтью любил только творчество и мысль, ибо был настоящим мужчиной…
— И вы никогда не интересовались, что стало с его ребенком?
— Нет, конечно! Я вообще полагаю, что все это было блефом и провокацией.
— Но откуда же вам стала известна эта история?
— Не понимаю, о чем мы говорим! — снова возмутился Губерт. — И черт меня дернул рассказывать женщине такие подробности! Но, поверьте, здесь нет никаких тайн, на которые вы, несчастная романтическая душа, вероятно, надеетесь. После гибели моего сына в номере отеля была обнаружена пачка неотправленных в Штаты писем, адресованных этой шлюхе, и из них явствовало… Его мать побрезговала дотронуться до них, а…
— И эти письма у вас? — даже не спросила, а потребовала Джанет, неожиданно для Губерта резко поднимаясь с кресла.
— Да, где-то лежат…
— В таком случае, я делаю вам вполне выгодное предложение. Мою столь привлекшую ваше внимание работу я меняю на эти ветхие бумажки.
— Что за чушь! Картина стоит больших денег, а эти сортирные листки! Здесь какой-то подвох, деточка.
— Никакого. Я действительно интересуюсь тем поколением — и, судя по тому впечатлению, которое произвела на вас моя вещь, вполне успешно, а потому никогда не упускаю возможности понять его еще глубже. Письма — всегда ценное свидетельство времени.
— Но, Боже мой, я бы отдал их вам просто так, они не имеют решительно никакой ценности!
— Я привыкла платить за свои интересы и удовольствия. К тому же я видела, что картина действительно тронула вас. Ну что ж, вы согласны?
— О, разумеется, разумеется, — заторопился Губерт. — Жанно! Жа-а-нно! — позвал он. — Сейчас же найди в третьем архиве картонную папку под номером сто семьдесят четыре!
«Ага, — почему-то со злорадством подумала Джанет, — значит, не просто где-то лежат!»
Не прошло и пяти минут, как Губерт протянул ей старую, каких она никогда не видела, картонную канцелярскую папку: