Я буквально засыпал Феррари всевозможными благодеяниями. Я тайком оплатил его карточные долги, чтобы сделать ему сюрприз, и его благодарностям не было предела. Я потакал ему в его небольших причудах, играл на его страстях, как рыбак играет с попавшейся на крючок добычей, и завоевал его полное доверие. Я не то чтобы мог в любой миг выманить у него признание в его порочной любви, но он всегда держал меня в курсе того, что ему нравилось называть «успехами в симпатии», и сообщал мне множество мелких подробностей, которые хоть и воспламеняли гневом мою кровь и сознание, но еще более укрепляли меня в моем плане отмщения. Он и представить себе не мог, кому доверился! Знать не знал, кому играл на руку! Иногда меня охватывало какое-то жуткое изумление, когда я слушал его болтовню и рассуждения о планах на будущее, которому не суждено было настать. Он казался полностью уверенным в своем счастье, всецело убежденным в том, что ничто не сможет ему помешать. Будучи предателем, он не мог предвидеть грядущего наказания, истинный прагматик, он понятия не имел о высшем законе воздаяния. Я часто испытывал опасные порывы, желание бросить ему прямо в лицо:
– Ты – приговоренный к смерти преступник, конченый человек на краю могилы. Оставь свои пустые разговоры и фривольные шутки. Пока есть время, приготовься к смерти!
Однако я сдерживал себя и держал язык за зубами. В дополнение к этому мне частенько хотелось схватить его за глотку и, объявив, кто я такой на самом деле, предъявить ему обвинение в предательстве, но я всегда успевал остановиться. Я хорошо знал одну черту его характера, и знал ее давно – это чрезмерная любовь к хорошему вину. Я всячески способствовал и потакал этой его слабости, и каждый раз, когда он появлялся у меня, заботился о том, чтобы к его услугам был широкий выбор коллекционных вин. Нередко после веселого вечера в моих апартаментах с другими молодыми людьми его возраста и взглядов он уходил нетвердой походкой, а его багрово-красное лицо и заплетающийся язык свидетельствовали о том, что он находится в сильном подпитии. В таких случаях я с язвительной усмешкой размышлял, как его примет Нина, поскольку она не находила ничего предосудительного в страстях, которым предавалась сама, но приходила в ужас от любого проявления грубости и вульгарности, а пьянство относилось к тем низменным порокам, которые она особенно презирала.
«Ступай к своей возлюбленной, мой прекрасный Силен!» – думал я, наблюдая, как он выходит из гостиницы с парой собутыльников, по пути спотыкаясь и громко хохоча или же распевая двусмысленные песенки неаполитанских низов. «На тебя нахлынет буйство дикаря, а ее более тонкие животные инстинкты восстанут против тебя: так изящная газель бросается прочь от жутких прыжков носорога. Она уже тебя боится, совсем скоро она станет смотреть на тебя с презрением и отвращением – тем хуже для вас, тем лучше для меня!»