– Надеюсь, вам лучше? – продолжала монахиня монотонным голосом без всякого сочувствия, обращаясь к ней несколько сдержанно. – Вы чрезвычайно встревожили графа Оливу.
– Мне очень жаль… – слабым голоском начала Нина.
Я поспешно шагнул к ней.
– Прошу вас, не надо об этом! – попросил я, подражая интонациям пылкого влюбленного. – Я бесконечно сожалею, что, на свою беду, обладаю руками, похожими на руки вашего мужа! Уверяю вас, что очень этим огорчен. Сможете ли вы меня простить?
Моя жена быстро приходила в себя и явно сознавала, что повела себя довольно глупо. Она улыбнулась слабой болезненной улыбкой, однако выглядела очень напуганной, измученной и нездоровой. Медленно и лениво она поднялась со стула.
– Думаю, мне лучше пойти к себе, – сказала она, не глядя на Наместницу, которая отступила чуть в сторону и стояла прямо, с застывшим лицом и холодно блестевшим на неподвижной груди распятием.
– До свидания, Чезаре! Простите мне мою глупость и напишите мне из Авеллино.
Я взял ее протянутую руку, наклонился и нежно прикоснулся к ней губами. Она повернулась к двери, но тут ей в голову, похоже, пришла озорная мысль. Она взглянула на Наместницу и вернулась ко мне.
– Прощайте, любовь моя! – восторженно воскликнула она и, обвив руками мою шею, почти страстно меня поцеловала. Затем с вызовом посмотрела на монахиню, которая опустила глаза так, что они казались полностью закрытыми, и, тихонько рассмеявшись ленивым звонким смехом, помахала мне рукой и вышла из комнаты.
Я пришел в некоторое замешательство. Внезапность и теплота ее ласк являли собой, как я знал, обычную обезьянью уловку, призванную задеть религиозные чувства матери Маргариты. Я сам не знал, что сказать этой величественной женщине, которая продолжала стоять напротив меня с опущенными глазами и неслышно двигавшимися губами, будто читавшими молитвы. Когда дверь за моей женой закрылась, монахиня подняла взгляд. На ее бледных щеках выступил легкий румянец, и, к своему изумлению, я увидел блестевшие на ее темных ресницах слезы.
– Уверяю вас… – умоляюще начал я.
– Ничего не говорите, синьор, – прервала она меня едва заметным извиняющим жестом. – В этом нет никакой необходимости. Насмешка над монахиней – вполне распространенное развлечение среди мирянок, как молодых девушек, так и зрелых женщин. Я к этому привыкла, хотя чувствую эту жестокость острее, чем следовало бы. Дамы вроде графини Романи считают, что мы – могилы женственности, которые мы опустошили и вычистили в полную меру наших сил, дабы они более подходили для содержания тела распятого Христа. Эти светские дамы, говорю я вам, считают, что