не ведаем всего того, что знают они, что нам не понять любви, нежности или страсти. Они никогда не думают – зачем это им? – что у нас тоже есть прошлое, возможно такое, которое заставило бы ангелов плакать от жалости! Я, даже я… – Тут она яростно ударила себя в грудь, затем, взяв себя в руки, холодно продолжила: – Устав нашего монастыря, синьор, не позволяет посетителям оставаться здесь больше часа, и этот час истек. Я вызову сестру, чтобы она проводила вас до выхода.
– Подождите минуту! – взмолился я, чувствуя, что для полного соответствия своей роли мне следует попытаться оправдать поведение Нины. – Позвольте всего одно слово! Моя невеста очень молода и легкомысленна. Я и помыслить не могу, что ее в высшей степени невинное прощальное объятие имело целью преднамеренно вас уязвить.
Монахиня посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло презрение.
– Вы считаете, синьор, что все эти нежности предназначены вам? Весьма естественное предположение, и мне было бы жаль вас в этом разубеждать. – Она на мгновение умолкла, а затем продолжила: – Вы кажетесь серьезным человеком, возможно, вам суждено стать тем, кто спасет Нину. Я многое могла бы сказать, хотя мудрее было бы промолчать. Если вы ее любите, не льстите ей, ее непомерное тщеславие ее погубит. Твердая, разумная и направляющая рука хозяина, возможно… – Она умолкла, вздохнула и негромко продолжила: – Прощайте, синьор! Благословляю вас! – И, осенив меня крестным знамением, когда я почтительно наклонил голову, принимая ее благословение, она бесшумно вышла из комнаты.
Через мгновение появилась пожилая, прихрамывавшая на одну ногу сестра, чтобы проводить меня до ворот. Когда я проходил по каменному коридору, боковая дверь чуть приоткрылась, и на меня уставились два очаровательных юных личика. На секунду я увидел четыре веселых глаза и услышал, как приглушенный голос произнес:
– О, это старый папаша!
Тут моя проводница, которая хоть и охромела, но не ослепла, заметила отворенную дверь и захлопнула ее со злобным треском, который, однако, не заглушил раздавшийся изнутри звонкий смех. Дойдя до входных ворот, я повернулся к своей почтенной спутнице, вложил в ее трясущуюся ладонь четыре двадцатифранковые монеты и сказал:
– Передайте это от меня матери-настоятельнице и попросите ее отслужить завтра в часовне молебен за упокой души того, чье имя здесь написано. – Я протянул ей визитную карточку Гвидо Феррари, еще тише и торжественнее добавив: – Его постигла внезапная, неожиданная гибель. В милосердии вашем помолитесь и за того, кто его убил!