Сказав это, Ивушкин приказал солдату выйти из строя. Габай широко шагнул вперед, громко топнул каблуком, небрежно повернулся и, высоко подняв голову, чуть заметно улыбнулся, как бы говоря стоявшим перед ним товарищам: «Это дело для нас знакомое. Можете прорабатывать…» Да, он был вполне уверен, что его сейчас начнут упрекать за то, что опоздал в строй или за посредственную оценку по физкультуре. А может быть, за грязный подворотничок или оторванную пуговицу. К этим упрекам и нотациям он уже настолько привык, что у него против них, как выразился однажды старшина, «выработался иммунитет». Весь его вид как бы говорил: «Давайте, давайте, воспитывайте, если времени не жалко!»
Но замполит вдруг сказал:
— Этот автомат мы решили вручить нашему замечательному ротному запевале и будущему отличнику Олесю Габаю. Думаю, что он оправдает наше доверие. Ведь запевала должен быть запевалой в любом хорошем деле.
Замполит подошел к Габаю и вручил ему автомат. Растерявшийся солдат с недоумением взял оружие, вопросительно поглядел на лейтенанта. Он подумал, что произошла какая-то ошибка или розыгрыш. Лицо у запевалы густо покраснело, на лбу выступил пот. Он попробовал было улыбнуться, но губы не слушались. В землянке, где была построена рота, стало душно, чаще затикали ходики, громко выстукивая над самым ухом.
Когда прозвучала команда «Разойдись!», Габай еще несколько секунд стоял на своем месте, потом медленно, в раздумье, пошел в угол казармы. Ему не хотелось ни с кем говорить, а тем более шутить, как делал это всегда. В нем росло какое-то неприятное чувство: будто он кого-то обманул.
Обмана и фальши Габай не выносил. Если опаздывал в строй — никогда не сгибался, чтобы встать незамеченным, шел во весь рост. Если нарушал дисциплину — не прятался за спины товарищей, признавался в открытую. А тут получалось так, будто он выдал себя за кого-то другого, скрыв свои недостатки.
В конце недели Габай по совету Ивушкина написал бывшей летчице письмо, в котором поблагодарил ее за прекрасный подарок и заверил, что будет беречь его как зеницу ока. Больше писать ему было нечего: фашистов бить не имеет возможности, а отличных успехов в учебе не достиг — хвалиться нечем. Отдав почтальону солдатский треугольничек, ротный запевала загрустил еще больше: все думал, как выйти из создавшегося положения, жалел замполита. Сколько в роте замечательных ребят, а замполит по молодости лет допустил такую оплошность — оказал честь не тому, кому следует.
Олесь невольно замечал, что солдаты стали относиться к нему суховато, сдержанно, давая понять, что начальство чтит его не по заслугам. Однажды, входя в казарму, он услышал знакомый голос ефрейтора Гудова: