Все одеты очень легко, только писец сидит в рубахе и штанах, остальные по пояс голые, а сам палач так и вообще полностью раздет – на нем только кожаный фартук, прикрывающий его от груди. Это чтобы он случайно не коснулся раскаленного металла, который несет к распятому на кресте заключенному, или чтобы в грудь не ударил и не обжег уголек из очага, в котором раскаляются необходимые палачу инструменты. На руках палача рукавицы – вероятно из какой-то несгораемой и непроницаемой для тепла ткани – такую ткань может сделать практически любой маг. За хорошие деньги, разумеется. Но у палача нет недостатка в деньгах.
Определить, кто именно висит на кресте, какого он возраста и сложения Юсас не может, единственное, что он видит – очертания фигуры, потеки крови и пятна сажи на обнаженном теле. Голова свесилась на грудь, изо рта тянется темная струйка, время от времени превращающаяся в капель. Под человеком уже темнеет небольшая лужица – густая, черная в неярком свете.
- Мы так до самого утра просидим! – недовольно говорит писец, он же дознаватель – ты разучился пытать? Почему он потерял сознание? И что теперь, ждать, когда он очнется? Нет, все-таки пора тебе на покой! Староват стал для этого дела.
- Да он уже очнулся, господин Лемох! – палач схватил голову заключенного двумя руками и радостно потряс ее, заглядывая в глаза – Он притворяется, хитрец! Посмотрите! Глаза открыты, моргают! Ох, и хитрец же! Ох, и выдумщик! Думает, что так избежит пыток! А мы его сейчас и взбодрим! Мы его сейчас слегка поласкаем!
Он быстро пошагал к очагу, достал оттуда металлический прут, конец которого сиял вишневым светом, и подойдя к заключенному, ласково улыбнулся:
- Ну что, попробуешь моего угощения? Смотри, какой красивый! Он похож на цветок, не правда ли?
Зубы палача были на удивление белыми, крупными, как у лошади. Юсас помнил его ласковую улыбку, помнил его голос, помнил и то, как палач любил сравнивать инструменты пыток то с цветами, то со звездами, то со жвалами насекомых и пастью зверей. Он все помнил. Да так помнил, что тело непроизвольно затряслось, и Юсас едва не обмочился от страху. От страху, который таился в его жутких воспоминаниях.
Палач медленно, заглядывая в глаза пытаемому, приложил прут к его груди. Человек на кресте забился, застонал, пытаясь отслониться от орудия пыток, но само собой – ничего у него не вышло. Он только сделал еще хуже – прут, оставшись на месте, прочертил на груди несколько полос, каждая из которых вздулась чередой наполненных жидкостью пузырей.
Юсас не видел этих пузырей, не видел полос. Он ЗНАЛ, что так оно стало. Потому что так было и у него.