Я яростно замотала головой, уткнувшись лицом в его грудь, и мягкий хлопок его рубашки впитал мои слезы. Я не понимала всего этого. Я думала, что он отвергнул меня, оттолкнул, как всегда. Но теперь мне все стало ясно. И это понимание подхватило все битые осколки моей души и снова скрепило их. Его слова имели исцеляющий эффект. Я больше не хотела сопротивляться ему и тоже обхватила Моисея руками, обнимая его в ответ. Его тело было твердым, крепким, непоколебимым под моим касанием, и я позволила себе положиться на него, как никогда раньше, ни капли не сомневаясь, что он не даст мне упасть. Лошади затоптались, и Сакетт вздрогнул, будто почувствовал мое облегчение. Калико тихо заржала и уткнулась мягким носом в плечо Моисея. И тогда я поняла, что не единственная, кто дрожит.
– Рисуй. Уходи и никогда не оглядывайся. Не люби никого, – прошептал Моисей в мои волосы. – Это были мои законы. Как только я освободился от школы и системы, я уехал. Больше всего мне хотелось рисовать и бежать. Рисовать и бежать. Это единственное, что делало мою жизнь терпимой. А затем появилась ты. И Пиби. И я начал подумывать о том, чтобы нарушить парочку своих законов.
Я слушала с колотящимся сердцем в груди, как он заставлял себя произнести эти слова, и поджала губы в попытке сдержать всхлип, рвущийся из моего горла, чтобы он не вырвался в неподходящую секунду и не заглушил слова, которые я отчаянно хотела услышать.
– В конечном итоге, Джорджия, я нарушил только один. Я полюбил, – просто, четко, решительно произнес он.
Он полюбил.
И в этот момент Калико отошла от него и потрусила в сторону последних лучей солнца, проникающих через дверь в загон. Сакетт медленно последовал за ней, нюхая землю перед собой. Лошади оставили нас с Моисеем наедине, будто их работа здесь была окончена.
– Кто ты, Моисей? Ты уже не тот человек, что раньше. Не думала, что смогу когда-либо снова тебя полюбить, – по моему лицу ручьем текли слезы, но я не вытирала их. – Ты не знал, как любить. А я не знаю, что делать с этим новым Моисеем.
– Я знал, как любить. Ведь полюбил же тебя. Просто не знал, как это показать.
– И что же произошло? – спросила я.
– Эли. Эли произошел. И он научил меня.
Моисей не поднимал голову с моей макушки, и я была ему благодарна. Мне нужно было время, чтобы подобрать ответ. Я знала, что, если посмотрю на него с жалостью, страхом или даже недоверием, все, что нам удалось построить, мигом разрушится. И поняла: если полюблю его, по-настоящему полюблю, а не просто буду хотеть его или нуждаться в нем, то мне придется принять его таким, какой он есть.