Я выдернул осколок из колена, попутно проклиная все вокруг, но отвлекающий маневр сработал – Джорджия тут же сосредоточилась на ране. Она посветила фонариком, чтобы лучше ее рассмотреть, и выругалась одновременно со мной, увидев кровь, от которой мои штаны казались черными в сиянии луны.
– Да это пустяк, – я пожал плечами. Но как же она болела…
– Пойдем. У меня под сиденьем лежит аптечка.
Она подозвала меня фонариком, вырисовывая дугу лучом света, и подождала, пока я последую за ней. Что я и сделал.
Джорджия открыла дверь, достала оранжевую пластиковую аптечку из-под пассажирского места и похлопала по нему.
– Ты сможешь забраться на сиденье?
Я кивнул.
– Это всего лишь царапина… Надеюсь, ты не собралась ампутировать мне ногу?
– Ну, кровоточит она чертовски сильно.
Усевшись, я приподнял раненую ногу, и Джорджия принялась играть в доктора. Я уставился на ее светлую макушку и уже в миллионный раз задался вопросом, почему она до сих пор не плюнула на меня. Что во мне так ее привлекало? Девчонка любила, когда ей бросали вызов, это и слепой бы заметил. Я наблюдал, как она перепрыгивала через заборы и мчала по полям на своем черном коне, словно стремилась взмыть в небо. Наблюдал, как она обхаживала и подлизывалась к жеребцу, пока не околдовала его до такой степени, что теперь он бежал к ней по первому зову. Но я не животное и не хотел быть ее новой добычей, хотя все шло именно к этому.
От этой мысли я разозлился, и как только Джорджия закончила, я опустил ногу и молча направился к своему джипу. Она засеменила за мной.
– Поезжай домой, Джорджия. Ты нарушаешь еще один мой закон. «Не преследуй меня».
– Это твои законы, Моисей. Я на них не подписывалась.
Я услышал, как она споткнулась, и невольно остановился. Повсюду валялось битое стекло и банки из-под пива. По выходным это место было излюбленной точкой сборищ пьяных школьников, на что и указывала куча пустых бутылок. Я не хотел, чтобы Джорджия тоже поранилась. Подойдя к ней, я взял ее за руку и провел обратно к машине.
– Возвращайся домой, Джорджия, – повторил я, но на сей раз более мягким тоном.
Затем открыл дверь ее ржавой колымаги по прозвищу Миртл, которая ездила со скоростью черепахи.
– Почему ты нарисовал ту девушку на эстакаде? Зачем? Что это значит? – в ее голосе слышалась грусть, как будто ее предали. Каким образом – черт ее знает.
– Я увидел ее фотографию и захотел нарисовать, – с легкостью ответил я.
Это почти правда. На самом деле никакой фотографии я не видел, хоть она и висела на почтовой доске объявлений. Но лицо Молли возникло в моей голове.