Меня переместили в палату без мягких стен. Отлично, больше не придется рисовать на участках над ними. Меня просили этого не делать, но пока мне не свяжут руки – что, очевидно, не одобрялось, поскольку я не был «агрессивным», – я не собирался останавливаться. Мне принесли бумагу и разрешили рисовать, а не записывать свои мысли – главное, чтобы я описывал им рисунки и оставил стены в покое. Мне не нравилось интерпретировать свои картины. Но лучше уж это, чем рассказывать истории, которые легче показать.
В конце концов меня отправили на групповую терапию, и на второе или третье посещение неожиданно вернулась Молли. Я думал, что она исчезла навсегда, но вдруг заметил ее боковым зрением. Я по ней не скучал, но ее вид натолкнул меня на мысли о Джорджии. От этого я стал более вспыльчивым, чем обычно, и начал думать, что бы такого сделать, чтобы меня отправили обратно в палату.
На терапии было полно людей с уязвимыми местами, на которые можно надавить. Люди всех возрастов, с различными расстройствами и проблемами. Их боль и отчаяние пульсировали чернотой за моими веками – без каких-либо красок или света, чтобы вселить надежду. Мне уже исполнилось восемнадцать, но, судя по всему, некоторых совершеннолетних все равно приписывали к подросткам, в зависимости от мнения врачей. Но когда меня привезли в больницу, то поместили вместе со взрослыми. Отделение с детьми находилось этажом ниже. Я только радовался. С детьми труднее быть жестоким.
Групповую терапию вел доктор Ной Анделин – психолог с аккуратно подстриженной бородой, которую он явно растил, чтобы казаться старше. Он постоянно поглаживал ее, когда задумывался о своем, что придавало ему меланхоличный вид, и выглядел слишком юным для доктора с таким вечно серьезным выражением лица. А еще он выглядел грустным. У него были самые печальные глаза, которые я когда-либо видел. Из-за этого я чувствовал себя неловко и не хотел жестоко с ним обращаться. Но это необходимо, чтобы меня оставили в покое. Когда появлялась такая возможность, я отыгрывался на терапевтах и санитарах, а в ином случае на пациентах, которые издевались над другими. Увы, чаще всего именно они пережили больше всего потерь. Преимущественно заканчивалось все тем, что я прикусывал язык и отгораживался от их усопших возлюбленных. Я, может, и сволочь, но не до такой степени.
Я возвел стены воды, выискивая свою жертву, как вдруг Молли перестала околачиваться по углам и принялась танцевать прямо у меня перед носом, показывая все те же старые образы. Я еле сдержал стон. Не этого я добивался. Но затем она передвинулась к краю круга из пациентов и встала между двумя мужчинами напротив меня, выжидающе оглядываясь.