Я не сказал «убил». Было бы слишком жестоко говорить ему это в лицо, хотя мы оба понимали, что имелось в виду.
Внезапно дверь в мою палату распахнулась, и внутрь вбежал Чез. Его добродушное лицо исказилось от тревоги, фирменная белоснежная улыбка исчезла без следа. Но тревога быстро сменилась облегчением, когда он понял, что мы обошлись без кровопролитий и не валялись искалеченные на полу.
– Мистер Таггерт, вы не должны здесь находиться! – фыркнул он. Затем увидел мой рисунок на стене и выругался. – Что, опять?! Чувак, ты же так хорошо справлялся!
Я пожал плечами.
– У меня закончилась бумага.
Чез начал выводить Тага, и тот не сопротивлялся, но возле двери вдруг остановился.
– Спасибо, Моисей.
Чез удивленно посмотрел на нас, но все равно потянул Тага на выход.
– Вину за разрисованные стены я возьму на себя. Уверен, мне все поверят.
Таг подмигнул, и мы с Чезом рассмеялись.
Таг не единственный, кто завел привычку тайком проникать ко мне в палату для приватных сеансов. Люди начали поговаривать о моих способностях. О моих видениях. О моих картинах.
Кэрол – пятидесятилетняя женщина-психиатр, которая была замужем за своей профессией и никогда ничему не удивлялась, – потеряла брата, когда ей было двенадцать. Он совершил самоубийство, и это подтолкнуло ее к работе с душевнобольными. Вышеупомянутый брат показал мне ролики и потрепанного плюшевого кролика без уха. Я рассказал ей, что видел. Сначала она мне не поверила, поэтому я добавил, что ее брат любил картофельный салат, фиолетовый цвет, Джонни Карсона и умел играть на своей укулеле лишь одну песню, которую пел ей перед сном каждую ночь. Песня называлась «Somewhere Over the Rainbow». На следующий день Кэрол сняла меня с нейролептиков.
Баффи Лукас была деловитым санитаром, которой следовало бы выступать на Бродвее. Она постоянно пела, пока работала, и могла исполнить репертуар Ареты Франклин лучше самой Ареты Франклин. Ее родители погибли с разницей в три месяца. Когда я спросил, не дарила ли ей мама перед смертью одеяло, сшитое из всех ее концертных футболок, она замолкла посредине песни. Затем стукнула меня и взяла обещание, что я не буду ничего от нее утаивать.
Люди часто приходили ко мне с подарками. Бумагой и карандашами, акварелью и цветными мелками, и где-то спустя два месяца моего пребывания в больнице доктор Джун принесла мне письмо от Джорджии. Видимо, она сочла мое поведение удовлетворительным и пришла с наградой. Я никоим образом не пытался ей угодить. Доктор Джун не очень-то мне нравилась. Она увидела мой рисунок Пиби. Я хотел спрятать его, но не нашел в себе сил. Это был обычный набросок мелками, простой и прекрасный, прямо как сама Пиби. На рисунке она держала на руках младенца, хотя я убеждал себя, что этот младенец не я. Джун долго на него смотрела, а затем подняла взгляд на меня.