Лера не заметила, как стиснула чашку с эспрессо. Пальцы жгло, но она не чувствовала боли. Слушала его жадно, с отчаянным биением в груди. Бледный, как мел, взгляд исподлобья, в глазах лихорадочный блеск. Явно не врет. Злится, говорит через силу, но не обманывает. Когда он немного склонил голову, Лера увидела, как пульсирует вена на его напряженной шее.
— Почему же принял ее обратно? — спросила сдавленным голосом, а горло словно наждачной бумагой натерли. Каждое слово отзывалось невыносимой болью. Матвей продолжал говорить, но Лера слышала его как сквозь вату. Все звуки будто исказили и растянули. А перед глазами стояла картинка, слишком яркая, чтобы быть лишь фантазией…
Амелия захлебывается рыданиями, колотит кулаками в дверь и кусает губы от бессильной злобы. Ведь не впустит же… Не впустит ее обратно, не простит обман. И в изощренном уме вдруг возникает новая идея. Сердце пускается вскачь, и Амелия выдыхает:
— Ты можешь вычеркнуть из жизни меня, но не своего ребенка!
Картинка меркнет в сознании, яркие образы сливаются в одно темное пятно, а Лера хватается за край стола, словно вот-вот потеряет равновесие. Не сразу осознает, что сидит в кресле. Медленно, неуверенно отпускает скатерть и расслабляет плечи. Так живо представила себе Лию, словно вернулась в прошлое и побывала в ее теле. Думала, что связь с сестрой давно оборвалась, ан нет, до сих пор ее чувствует. И это видение перед глазами… такое красочное, реалистичное… Пугающе реалистичное. Облизала губы и почувствовала вкус соли, дотронулась до щек и ощутила мокрые дорожки. Как будто сама рыдала. И эти слова про ребенка… откуда их взяла?
И тут наконец дошло, что она лишь повторила слова Матвея.
— Лия клялась всеми богами, что беременна, — продолжал он рассказывать. — Она выглядела такой несчастной, беспомощной. Повторяла, что покончит с собой, если я ее прогоню. В общем, не знаю, что на меня нашло, но я не смог. Сжалился, открыл дверь. Впустил этот смертоносный смерч в свою жизнь, чтобы разрушить ее до основания.
— И где?.. Где ребенок? — спросила глухо, смаргивая слезы, чувствуя, как холод пробирает до костей. Взгляд Матвея не обжигал больше, не горел; из темной глубины сверкали колючие льдинки. Они появлялись всякий раз, когда он говорил об Амелии. Она словно превращала его огонь в тлеющие угли, заиндевала всю его бешеную, бурлящую через край энергию, а самого Матвея обращала в кусок льда.
— Нет его. И никогда не было, — послышался ответ.
— Значит, соврала?
— Как видишь.
Заказанные блюда оставались нетронутыми. Тяжелое молчание застыло в воздухе, как и весь мир замер вокруг. Лера сидела, обхватив себя руками, и ежилась как от холода.