Мне даже хочется, — продолжал он, — пуститься в пляс под какой-нибудь зажигательный испанский ритм. Я обязательно сделаю это и тем поражу божественную и неземную Эвтерпу.
Он вышел из комнаты, пританцовывая, отбивая чечетку и тихонько напевая:
— Ай, ай-ай-ай.
Я не смог сдержать улыбки. Манфред был не таким высоким, не таким гибким, как Эбсалом, и, хотя все оптики отличались классической красотой, Манфред не подходил под этот стандарт. Он выглядел прекраснее, чем Аполлон Бельведерский, но не был таким красивым, как Эбсалом.
«Здоровый цвет кожи, — подумал я, — восстановит равновесие».
Так получилось, что я вынужден был на время уехать из города из-за спора, который возник с букмекером, оказавшимся невосприимчивым к логике мелким бесом.
Когда я вернулся, то сразу же увидел поджидавшего меня Манфреда.
— Где тебя носило? — спросил он раздраженным тоном.
Я с тревогой посмотрел на него. Он выглядел здоровым и бодрым, глаза были светлыми, подернутыми влагой, и тем не менее, тем не менее…
— Мне пришлось уехать, чтобы отдохнуть от дел, — сказал я, не вдаваясь в подробности, — но что с тобой, мой мальчик?
— Что со мной? — спросил он и невесело рассмеялся. — Что могло случиться со мной? Прекрасная Эвтерпа сделала выбор, но он пал не на меня. Она выходит замуж за Эбсалома.
— Но что произошло? Надеюсь, ты не подхватил…
— Простуду? Конечно нет! Я пытался заболеть, понимаешь? Ходил по улицам под холодным проливным дождем. Надевал мокрые носки. Общался с людьми, которые страдали ринитом. Клянусь Богом, я даже пытался заразиться конъюнктивитом. Я делал все, чтобы заболеть.
— Но я тебя не понимаю, Манфред. Почему ты хотел заболеть?
— Потому что у Эвтерпы оказалось очень сильное материнское чувство. Очевидно, такое часто встречается у человеческих существ женской разновидности. А я этого не знал.
Я помрачнел. Я слышал о таком. В конце концов, у женщин рождались дети, и я знал наверняка, что дети всегда болели, истекали соплями, чихали, кашляли, бились в лихорадке, плакали и всеми другими способами становились омерзительно больными. И это никогда не влияло на любовь матери, скорее даже наоборот.
— Я должен был это предусмотреть, — сказал я задумчиво.
— Ты ни в чем не виноват, дядя Джордж. Я сразу же прекратил делать дыхательные упражнения, но и это не помогло. Все дело в бедняге Эбсаломе. Его подвела спина, он оказался буквально прикованным к постели.
— Полагаю, он не притворялся?
Манфред с ужасом посмотрел на меня.
— Притворялся? Оптик? Дядя Джордж! Профессиональная этика такого не допускает. Как и наша крепкая дружба. Кроме того, я как-то раз неожиданно налетел на него, и это заставило его сесть. Такой крик от мучительной боли невозможно симулировать.