После долгого молчания Робин слегка поклонился мне с пришибленным видом.
– Хорошо. Я был груб. – Он скользнул взглядом по Софии. – У меня есть кое-что, что поможет это загладить.
Мы сидели у Робина на крыльце и слушали тишину ночного города. Луч уличного фонаря сиял в старой бутылке из-под «Попова» в руках у Робина, до половины заполненной ядовито-зеленой жидкостью.
Он слегка наклонил ее.
– Растения, из которых я приготовил это снадобье, там, дома, росли повсюду. Они не питались солнцем. Для них лучше звездный свет.
– А если я это выпью, что будет?
Робин ухмыльнулся и стал похож на дьявола – может, он им и был в Сопредельных землях.
– Есть только один способ узнать.
Я никогда не была любительницей измененного состояния сознания. Когда-то я и так слишком долго в нем пробыла. Теперь самое большее, что я себе позволяла – пригубить разок или прочистить мозги кофеином. Но я сегодня уже один раз сбежала от Сопределья. Больше я бежать не намерена.
Я взяла в руки бутылку. София смотрела на меня во все глаза, а руки засунула под себя, словно пыталась удержаться от чего-то. Ликер пах как холмы в «Звуках музыки» и переливался на языке. В крови зашипели пузырьки, голову словно гелием накачали.
– Черт, – прошептала я.
Робин засмеялся, взял у меня бутылку и тоже выпил. После Софииной пощечины он как-то расслабился. Мы передавали бутылку друг другу, сидя на ступеньках, и напиток мерцал во мне, словно огоньки над водой.
– Приятно чувствовать себя живой, – сказала София, запрокинув голову. – Пока еще можно.
– Не надо так, – тихо сказал Робин.
Я тут же ощутила на языке привкус меди.
– У нее же были родители, да? – неловко спросила я. – У Хансы?
София пожала плечами.
– Были какие-то люди, с которыми она жила. Видимо, они ее воспитывали.
– Ну да. Это и есть родители. Они ходят на собрания? Кто-нибудь с ними разговаривал?
– Говорить о грустном за выпивкой – плохая примета, – сказал Робин.
Я открыла рот, чтобы возразить, и ахнула.
Наверное, мы все ощутили это разом в тот миг, когда начало действовать волшебство. Не знаю, что почувствовали София с Робином, а меня пронзило ледяным порывом ветра, взметнувшимся где-то под сердцем. Я зажмурила глаза и открыла их уже в новом мире.
Бруклин был все таким же теплым, как вода в ванне, таким же туманным, по-прежнему из бетона, железа и каменной плитки – коричневой, красной, кремовой. Его все так же окружала бесформенная, непроглядная ночная тьма. Но было в нем и что-то еще. Деревья выглядели как в 4D-фильме: они стали как-то плотнее, рисовались ярче и четче. Все сделалось резким, как на фото Ман Рэя, но и каким-то плоским, отчего такая резкость казалась совершенно неуместной. Покачивающиеся на ветру бутоны магнолии и лимузин, стоявший под ней в полуквартале от нас, словно придвинулись так же близко, как сидящая рядом София. Казалось, в этом мире все можно трогать руками и вертеть как угодно, а по улице, освещенной ночными огнями, плыть, как по воде.