Сердце у меня грохочет так, что вот-вот пробьет грудную клетку. Думаю, что этот стук слышен даже Норе.
Когда же я смотрю на нее, у меня внутри все сжимается и начинает ныть. Я должен сказать ей правду. Признаться, что помню о событиях той ночи достаточно, чтобы у нее были причины опасаться меня. Что ничего хорошего в ту ночь на кладбище у озера не произошло. Что где-то в глубине моей памяти похоронены воспоминания, которые пугают меня.
Я должен сказать ей все это, но и остаться здесь мне очень хочется. Да-да, больше всего на свете мне хочется остаться с Норой. Я не хочу быть один. Не хочу, чтобы наметившаяся внутри меня трещина расширялась, не хочу, чтобы океан одиночества поглотил меня. Я не хочу утонуть в нем.
И чтобы Нора утонула, тоже не хочу. Не хочу, чтобы она задохнулась от той же самой боли, которую мы оба – каждый из нас – прячем глубоко в себе.
И потому я молчу, не разжимая губ.
Я закрываю дверь, и ветер утихает. Опадают занавески, распущенные волосы Норы опускаются на плечи. Мои руки слегка дрожат, а сам я делаю шаг навстречу ей. Дыхание становится прерывистым, оно когтями царапает изнутри мои ребра. Руки хотят протянуться к Норе, притронуться к ее ладони, скользнуть по длинному предплечью, остановиться над ямочкой ключицы. Сердце приказывает мне уйти, но я не хочу слушаться его.
Я хочу позволить себе ощутить, чего не ведаю, не понимаю. Невидимые крылья трепещут в моем горле, я чувствую покалывание в кончиках пальцев.
Я не хочу быть злодеем.
Но затем входная дверь распахивается, и в дом врывается кто-то, пахнущий алкоголем и розовыми духами.
Сюзи вваливается в мою гостиную. Куртка на ней застегнута на молнию до самого подбородка, на плечах и в волосах поблескивают снежинки.
– Чертовски холодно, – объявляет она, с грохотом захлопывая за собой дверь и устремляясь мимо Оливера к печке. Щеки и нос у Сюзи покраснели, а руки замерзли, и она первым делом протягивает их к огню.
Я смотрю на Оливера, но его лицо ровным счетом ничего не выражает.
– Что случилось? – спрашиваю я у Сюзи. – Я думала, ты останешься ночевать в лагере.
– Ретт – придурок, – отвечает она, смахивая тыльной стороной ладони упавшую ей на лоб длинную прядь. Теперь я вижу, что Сюзи пьяна, причем изрядно. Вероятно, они сумели стащить с лагерной кухни еще одну бутылку виски и прикончили ее в хижине. – Он сказал, что я не должна тебе доверять, – она поднимает на меня свои слезящиеся, налитые кровью глаза. – Сказал, что у нас из-за тебя будут неприятности, потому что ты слишком много знаешь.
В комнате вдруг становится невыносимо душно, у меня по телу пробегает дрожь. Я вновь бросаю взгляд на Оливера, но он лишь отступает на шаг и даже не смотрит в мою сторону. У него такой вид, будто он целиком ушел в свои мысли.