Наконец он спустился вниз. В доме никого не было. Какие-то звуки на конюшне, он побежал туда. Старый конюх клал сено в кормушки. Ее рядом не было. Какой чудесный запах сена и этих лошадей! Теперь он будет здесь конюхом! Да кем угодно!
— А где Мари?
— Доброе утро, месье. Она уехала.
— Куда?!
— Она не сказала, месье…
— Нет, ты мне скажешь, старый черт, где она, — он схватил этого конюха за грудки. Тот легко высвободился и отстранил его своими железными руками.
— Не нужно, месье, так волноваться. Вот, она оставила Вам записку.
Он выхватил смятый клочок бумаги и прочитал:
«Прости меня. Мы не можем быть вместе. Я уезжаю. И не ищи меня».
— Что за черт! — и он снова накинулся на конюха. — Куда она уехала? Говори же. На тебе денег. Сколько тебе заплатить? Тысячу! Десять!
— Не волнуйтесь так. Я все равно не могу сказать этого, я просто наемный рабочий и не могу знать, куда она могла поехать. Просто сказала, что не вернется и чтобы я смотрел за лошадьми. Потом мне скажут, что нужно сделать. Вот, оставила деньги на полгода. Остальное, сказала, вышлет потом.
— Кто скажет?
— Я не знаю месье.
Он снова кинулся в дом, чтобы найти хоть малейшую зацепку — документы, какую-нибудь записную книжку. Нашел ее старую фотографию и больше не находил ничего.
Только эти двое со своих портретов смотрели на него с упреком. И теперь он наконец понимал все, глядя на них. И ее слова вчера. И снова ту проклятую гадалку триста лет назад. Он, как тогда, видел сейчас ее черное сморщенное лицо. «Ты будешь один. И не будет тебе покоя». Он снова посмотрел на портрет Мариэтт. Нет, они были только похожи — та Мари и эта. Но это была одна и та же женщина!
Он сидел за огромным столом, заставленным остатками вчерашней еды. Он купил вчера все в том ресторане: и еду, и посуду, и этих официантов. И никто не возвращался сюда, чтобы увозить отсюда этот ненужный хлам. Он купил и покупал всегда все. А теперь не смог заплатить этому чертовому конюху, хотя был уверен, что тот мог знать что-нибудь о ней. Он мог остаться с этой девушкой и жить с ней на его деньги в любом уголке мира и даже космоса — только пожелай она того.
Ветер сдувал со стола белые салфетки. Она не доела клубнику. Еще вчера она сидела здесь, на этом стуле, смотрела на него. Ела из этой тарелки. А он, как чертов плейбой, совсем ничего не понимал и сидел рядом.
«И зачем она это сделала? Они не могут быть вместе? Почему? Ведь она любит его? Тогда они должны быть вместе! А почему он всю ту жизнь искал и не находил ее? И почему она сама не вернулась? Не могла простить смерть брата! Не могла жить с человеком, который убил ее брата? А зачем тот сделал это? Гордость! При чем тут гордость, когда завтра придут люди, которым ты дал слово, и тебе нечего будет им ответить. А зачем занимал? Но ведь ему тоже должны были деньги, только его обманули, а он обмануть не мог. Вот и вся гордость. И теперь она не могла быть с ним из-за этого. Потому что знала, что он мог помочь! Ненавидела его за это. Но любила…»