— Да. Иначе я не пришел бы в храм католический. Я православный. И там бы исповедовался и просил о чем-то.
— Ну, все мы дети Господа, — смиренно ответил священник.
— И поэтому искренне прошу принять его.
Настоятель Собора теперь как-то подобрался, встал и торжественно, но искренне поблагодарил его… А стены этого величественного Собора почтительным эхом вторили ему.
— И да будет с Вами Господь, — священник вежливо поклонился.
Они уже начали расходиться по разные стороны, каждый в свою дверь. Настоятель внезапно обернулся и, хитро улыбаясь, воскликнул:
— Вы сказали в начале нашего разговора — «это почти все — что у меня есть».
— Да, Ваша честь, — ответил он.
— А «почти» не считается!.. Ну-ну… Я пошутил… Прощайте.
Двери обители закрылись, двери Собора сомкнулись за его спиной, и теперь только чувство смятения и облегчения оставалось после той встречи…
«Этот экзамен наконец сдан!» — подумал он, покидая это святое место. Но он только что оставил там почти все свои деньги! И все же, кроме чувства облегчения, не испытывал ничего — значит, был на верном пути. Но «почти не считается» — и священник прав. Он пойдет до конца. Только почему он ничего не рассказал ему? Его бы поняли и, наверное, помогли. Нет, теперь он сам будет справляться с этим. И, наверное, только один человек оставался на земле, кому он смог бы доверить это. Но она и так знала обо всем, только ее не было рядом.
Был май месяц. Все уже цвело и дышало летом в этой прекрасной стране. Париж тепло попрощался с ним, отправляя в беспрерывное странствие этого богатого-бедного русского француза. Когда ты приедешь сюда снова, Нотр-Дам де Пари увидишь в лесах. Ты помог обрести ему еще одну жизнь и еще одну молодость.
Он ехал, и какое-то необычное чувство волновало его. Как будто он познал что-то новое для себя. Он никогда за последнее десятилетие ничего не делал для кого-то, только всегда для себя одного. И даже отдавая свою фирму старому другу, он не дарил, а продавал ее. И это было нормально и по правилам. И делал это снова для себя, потому что хотел избавиться от нее. Но теперь… Теперь он отдал все, что он заработал там за те свои десять лет. И теперь испытывал какое-то невероятное облегчение и радость. Наверное, этого не понять никому. Тот, у которого не было столько денег, не поймет, потому что у него их столько не было. А у кого они были и есть, так не поступят. Тогда зачем он сделал это? Неужели он верит в сказку той цыганки? И только став бедным, он снова вернет ее. А может, она вообще имела в виду совсем другое, а он снова не понял ее? Мог ли он ради Мари сделать это? Он и сделал это ради нее. Нет! Он снова сделал это ради себя, потому что не мог без нее. Но зато как удивительно ему было сейчас!