Медленно, на цыпочках, они приблизились ко мне и Балджеру и несколько минут забавлялись тем, что водили своими длинными гибкими пальцами туда-сюда по нашим телам.
Им не потребовалось много времени, чтобы понять, что я во всех смыслах и намерениях был существом подобным им, но Балджер отличался от нас всех. Их круглые лица стали морщинистыми от удивления, когда они познакомились с его, по их мнению, странным телосложением. И всякий раз, когда они ощупывали его, они останавливались и молниеносными движениями пальцев по рукам и лицах друг друга обменивались мыслями о чудесном существе, вошедшем в ворота их города.
Без сомнения, вы умираете от нетерпения, дорогие друзья, услышать что-нибудь более определенное об этих странных людях, среди которых я оказался. Ну, так знайте же, что на их существование был смутный намек в рукописи великого мастера дона Фума. Я говорю смутный, ибо вы должны иметь в виду, что дон Фум никогда не посещал этот мир; что его удивительная мудрость позволила ему рассуждать обо всем этом, не видя подземного мира, подобно тому, как великие естествоиспытатели наших дней, найдя один зуб, принадлежащий какому-то гигантскому существу, жившему тысячи лет назад, могут воссоздать его полные изображение.
Так вот, эти любопытные существа, в город которых мы с Балджером вошли, в замечательной книге дона Фума названы двумя разными именами. В некоторых местах он говорит о них как о соодопсииях[9], или о народе мнимых глаз, а в других – как о формифолку[10], или муравьином народе. Их большие, круглые, ясные глаза были действительно мнимыми, потому что, как я уже говорил, у них абсолютно не было никакого зрения; с другой стороны, тот факт, что они были глухими, немыми и слепыми и жили в подземных домах, давал им полное право называться муравьиным народом. Через несколько минут трем соодопсиям удалось обучить меня основным принципам своего языка, так что я, к их великой радости, смог ответить на ряд их вопросов.
Но не думайте, дорогие друзья, что у этих очень мудрых и деятельных маленьких людей, искусных во многих искусствах, язык был беден, и заключался в простых нажимах разной степени, производимых кончиками их пальцев на тела друг друга. У них был прекрасный язык, настолько богатый, что они могли выражать самые трудные мысли, выражать самые разнообразные эмоции; короче говоря, язык, совершенно равный нашему во всех отношениях, кроме одного – он не содержал абсолютно никакого слова, которое могло бы дать им хоть какое-то представление о том, что такое цвет. В этом нет ничего удивительного, ибо сами они не имели и не могли иметь ни малейшего представления о том, что я подразумеваю под цветом. А когда я попытался объяснить им, что наши звёзды – это яркие точки на небе, единственное о чем они спросили меня, не уколют ли они палец, если надавить на одну из них. Но вы, несомненно, хотите знать, могут ли формифолку использовать еще какой-то другой язык, кроме языка нажимов. Ну что ж, я вам расскажу. Каждый из соодопсий носил на поясе маленькую чистую книжечку, если можно так выразиться, обложки которой были сделаны из тонких серебряных пластинок с различной резьбой и чеканкой, как того требовал вкус владельца. Листы этой книги также состоят из тонких серебряных листов, не намного толще нашей оловянной фольги; также к поясу шелковым шнуром было прикреплено что-то наподобие серебряной ручки. Теперь, когда соодопсий хочет сказать что-то другому соодопсию, что-то слишком трудное для выражения нажимом кончиков пальцев, он просто берет лист серебра и, взяв ручку, начинает писать то, что он хочет сказать; затем он ловко вырывает лист и передает его своему товарищу, который удивительно чувствительными кончиками пальцев по рельефному письму читает его с величайшей легкостью.