Человек становится бойцом Фронта, потому что верит в его политическую линию. На него огромное воздействие оказывает вера в то, что именно Фронт способен свергнуть Сомосу, победить гвардейцев Сомосы. Эта мысль овладевает человеком, именно она приводит его к осознанию необходимости вступить в борьбу в рядах Фронта. По прошествии шести лет легальной работы, уходя в горы, я уходил с мыслями о том, что здесь, в горах, и проявится та огромная сила, подкреплявшаяся рассказами о товарищах, которые ушли в горы, и все это было овеяно какой-то таинственностью и неизвестностью. Наш друг Модесто находится там, высоко в горах… А в городе и сами подпольщики, и те, кто находился на легальной работе, — все мы говорили о горах, как о чем-то загадочном и таинственном: там, в горах, и была основная сила, там даже было оружие, там были лучшие люди. Мы верили, что именно там, высоко в горах, таится непобедимая сила, служащая нам гарантией счастливого будущего. Эта сила была для нас как спасительный плот, который позволил бы нам не потонуть в море господства диктатуры, не сдаться… Таинственные горы вселяли в нас уверенность, что Сомоса не будет править всю жизнь, что скоро миф о непобедимости гвардейцев Сомосы развеется. Но реальность возвращала меня на землю и даже деморализовала — человек поднимался в горы, и вдруг оказывалось, что там всего лишь Модесто, а с ним пятнадцать партизан, разбитые на крошечные группы. Всего шестнадцать человек. По правде говоря, в то время нельзя было насчитать и двадцати партизан. Это вызывало желание спуститься с гор. «Черт возьми, — говоришь ты себе, — да когда же наконец?.. — В голову лезут всякие мысли. — Боже мой, неужели я совершил самую страшную ошибку в своей жизни?» Начинаешь вдруг думать, что занимаешься делом, у которого нет будущего… Да и вряд ли будет.
Как я уже сказал, в Леоне Фронт представляли Леонель, Хуан Хосе, Эль-Гато и Камило. Позднее к ним присоединился и я. В этом городе не было ни одного подпольщика. В Манагуа на подпольной работе, насколько мне было известно, находился Хулио Буитраго. Позднее я узнал, что там существовало несколько групп — одна или две, точно не помню. Об этом становилось известно из сообщений радио после расправ национальной гвардии. Список убитых товарищей-революционеров Сомоса назвал списком «исторических преступников». В та время Хулио Буитраго был руководителем всех сандинистов в Никарагуа. Говорят, это был прекрасный парень, но мне так и не удалось с ним познакомиться. Леонель просто обожал его. Среди участников Фронта в те времена устанавливались дружеские отношения. Например, большими друзьями были Эль-Гато, я и Леонель. Помнится, в конце недели те студенты, кто был родом не из Леона, разъезжались по своим домам. Мы же, не имея почти ни гроша в кармане, отправлялись к морю. Стоя у дороги, мы «голосовали». Особенно нам нравилось останавливать попутные машины, если за рулем сидела симпатичная девушка из буржуазной семьи. Обычно выражение лиц у нас было несколько нагловатое, и, когда мы садились на заднее сиденье, девушка следила за нами в зеркало, а мы улыбались ей и показывали язык. Она внезапно краснела, отворачивалась и больше уже не следила за нами. Однако через некоторое время она снова бросала на нас взгляды в зеркало и видела, что мы смотрим на нее, Все это очень напоминало игру. Нам нравилось рассматривать ее гладкую и нежную кожу, очаровательные губы, прекрасно ухоженные ногти, хрупкие руки, один вид которых пробуждал такое чувство, словно эти руки гладили тебя. Если окна машины были открыты, налетавший ветерок развевал густые девичьи волосы, становившиеся от этого еще прекрасней и мягкими волнами падавшие на спинку сиденья. Нам нравилось любоваться ее вьющимися волосами. Помню, однажды Леонель написал стихи, в которых говорилось о «ярости твоих волос».