— И какие же они на вкус? — хохоча, поинтересовался Еременко.
— Тебе бы один такой в зубы, и целый день тихо будет, — беззлобно огрызнулся Дзюба.
— Так вот чего вы с камбуза уйти боитесь, — тоже смеясь, заметила Татьяна.
— Эге ж, ученый! — кивнул Дзюба. — Говорю утром тому Стецьку: бежи отрубай кусок свинины. Подхватился, побежал. Нема его и нема. Чую — голосят на палубе. Я туда. А тушу кабанчика мы на пеньковом конце через блок на мачту поднимали и от крыс и от тех, кто ласые до сальца. Рефрижераторов не было. Стецько ухватился за трос. Ему бы конец с утки не сбрасывать, и помаленьку травить. Туша и сползла бы на палубу. А он в ходовой конец вцепился, а другой рукой с утки по витку сбрасывает… три, четыре витка. И тут свист, грохот: туша на палубе, а Стецько заместо нее на мачту вспорхнул. — Дзюба помолчал, пережидая, пока стихнет хохот, и заключил: — Ну и верещал хлопец, когда его самого уже сверху потравливали. На утку, кричит, намотайте, а то об палубу цокнете, как того кабанчика!
Вволю нахохотавшись, «помощничек» подмигнул Маринке:
— И в кого они — ля-ля-ля да тра-ля-ля — когда кок у нас такой молчаливый и потравить не умеет.
— От бисова душа! Сами видите, Татьяна Константиновна, никакого почтения до начальства!
— Вижу, вижу, — весело откликнулась Татьяна, лукаво заключила: — А суп «помощничек» варил? Хороший суп, только сюда бы клецок из асбестовой муки добавить.
Татьяна чувствовала себя совсем иначе, чем час назад. Дзюба, по-видимому, для нее рассказывал эти смешные истории. И все другие ведут себя как обычно. Никаких косых взглядов, никаких напоминаний о событиях прошлых суток, словно ничего и не случилось.
Ей бы промолчать, уйти. Но почему-то Татьяна сказала:
— Все были заняты делом, только от меня никакой пользы. Сидела в лазарете.
Маринка приподняла светлые брови, взглянула на нее, словно проверяя: шутит или говорит серьезно.
— Хватало и вам делов, — заметил Дзюба. — И с моей рукой и с Любезнова ногой.
— Ну, сколько я-то помогла, — несколько смутившись, проговорила Татьяна. Нехорошо получилось, будто напрашивалась она на комплимент.
— Сколько требовалось, столько и помогли, — вставил и Еременко свое слово. — А вдруг какой тяжелый случай. Тут и врач.
Татьяна промолчала. Верят так, словно она опытный хирург. Все делают свое дело, умея его делать. Вот и о ней думают — умеет! И доверяют. А она? Получается, что обманывает. Но об этом никто никогда не узнает.
— Пойду посмотрю, как там второй мой больной, — сказала она и, просительно глядя на Дзюбу, добавила: — Заканчивайте скорей тут дела. Нехорошо это. Надо полежать.