К дому подъехало такси, потом появился Николай с чемоданом. Раньше все, что брал в рейс, умещалось в хозяйственной сумке.
Прошлое… счастливое… Сама придумала? Нет, не придумала. Оно было прожито с ним. Прошлое, которое называлось юностью. Пусть юность не по годам. Но разве дело в годах?! Юным было ее чувство.
Вот уезжает… И уезжает навсегда. Женским чутьем угадывала — что-то еще можно вернуть, если поехать в порт, подняться по трапу на «Иртыш», пойти в Николаев. Там целых три дня вместе. Когда муж и жена перед рейсом в одной каюте, забываются не только обиды.
Прощание с женой там, на судне, — прощание с домом, с берегом. Особое прощание. Впереди неизвестность, потому что, какими бы современными ни были корабли, море всегда остается морем с его тревогами и опасностями, а человек в рейсе может рассчитывать лишь на себя и своих товарищей.
Вероятно, не бывает людей, которые не испытывали, пусть даже неосознанной, грусти прощания со своими берегами, и пока кто-нибудь из близких здесь, в каюте, значит, и берег еще здесь, значит, моряк еще дома.
Надо только поехать на «Иртыш», подняться по трапу.
Но именно этого она не сделает. Не воспользуется настроением.
В комнате он даже не убрал после себя. Все раскрыто, разбросано. И записка:
«Не стоит афишировать развод. Славы это не принесет ни тебе, ни мне…»
Жалкая предусмотрительность. Очень важно там, в детском саду, является ли «Ленаванна» женой Терехова или нет. Очевидно, важно для него. Не к чему Терехову сообщать в кадры об изменении семейного положения. Не сообщать спокойнее.
Не будет она ничего тут убирать. Взяла письмо, которое еще утром написала сыну, пошла на почту. Возле автобусной остановки ее окликнули.
— Ну, тут вы уже не скажете, что нарочно вас дожидался, — здороваясь, весело сказал Владимир Федорович и поставил рядом с собой небольшой чемоданчик.
— Уезжаете?
— На два дня. Приглашен в гости.
Когда он назвал станцию, а потом село, в которое ехал, она удивленно воскликнула:
— Не может быть! Вы правду говорите?
— Чистейшую. А что?
— Так ведь это моя родина. Я там жила. Правда, потом мы переехали в другое село к родителям моего отца. Мне было уже семь лет, когда мы переехали, и я хорошо помню родные места, — взволнованно говорила Елена Ивановна. Детство. Оно пахло разогретыми травами, нежным цветением виноградных лоз. Детство вставало живым золотом хлебов, ослепительным — хоть через цветное стеклышко смотри — сиянием неба. Звенело трелью жаворонка и урчанием чудища — комбайна. И виделось детство ливнями, пузырьками в лужах и радостной зеленью мокрой листвы.