В общем, когда я узнал об этом всем, я предпочел нанять Евстафия на службу, дабы такие таланты не пропадали зря. Причем нанял сразу все семейство, включая жену Евстафия – дородную смешливую бабенку, которая нынче подвизалась на императорской кухне, а заодно мониторила разговоры прислуги Кремля.
Одно мне было непонятно – почему я вчера не среагировал? Не иначе как совсем замотался.
– Так, Евстафий. В следующий раз, когда у тебя будет что мне сказать, добейся того, чтобы я тебя услышал. Даже если придется повторять это несколько раз. Можешь прямо так и сказать, что я велел напомнить мне, чтобы я тебя выслушал.
Мой камердинер усмехнулся в бороду и кивнул.
– Слушаюсь, ваше величество.
– И еще. Выделяю тебе тысячу рублей в месяц на дополнительных «сорванцов». И еще пятьсот на букеты и конфеты барышням твоего сына. Ну, и тебе с сыном отдельное дополнительное жалованье. Не обижу. Особенно, если будет результат. Я хочу знать все, что говорят в Москве, и в особенности то, чего не знает моя полиция и прочие службы. Я закрою глаза на многое и многое прощу, но мне нужен результат. Помни это.
– Да, государь.
Елизаров поклонился, а в глазах его бесики светились торжеством. Что ж, посмотрим на результат. Но разве не для этого я его и его семью взял в Свиту?
Москва. Большой кремлевский императорский дворец.
21 марта (3 апреля) 1917 года
– Государь, я вновь хотел бы отказаться…
Я смотрел на великого князя Павла Александровича и хмурился. Вот уже битый час я беседы беседую, но упертый родственник не желал становиться наследником, хоть стреляй. Ссылался на закон о престолонаследии и на параграф тридцать седьмой Основных законов Российской империи, где четко прописывалось его право умыть руки.
– …«предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола». А никаких затруднений с наследованием престола не представляется, поскольку сын мой Дмитрий вполне может оный престол наследовать…
И дальше в том же духе. Наконец мне надоел его экскурс в российское право, и я спросил в лоб:
– Но почему?
Павел Александрович несколько секунд молчал, а затем нехотя ответил:
– Во-первых, это не мое. Я не собирался править империей, и, если, не дай бог, что случится с тобой, то я абсолютно не готов к этой ноше. И уж лучше я откажусь сейчас, чем ввергну империю в кризис потом.
– А во-вторых?
– А во-вторых, я не могу быть моральным авторитетом для империи. Моя личная жизнь…
Я возразил:
– Моя личная жизнь также не является образцом!