Потом был полумрак — настольная лампа за шторой, вино, она, правда, почти не пила, пригубляла. Были какие-то шелестящие разговоры непонятно о чем, вовремя выпрыгнули пара анекдотиков, начались даже фантазии о будущем, построенном по его проекту Доме быта, несомненно, уникальнейшем сооружении. Перескочила беседа на литературу, подвернулся, кстати, на ум Гессе — хотя при чем тут Гессе! И Иван, конечно, внутренне морщился, чувствуя себя отчасти тем типом, каких терпеть не мог. Но дело надо вести в нужном русле. Наконец была гитара, умел маленько бренчать. Валя слушала хорошо, живо, сущий камертон — то замрет, глаза округлятся, то задрожит вся бисерным смехом, зрачки запотеют от восторга. Подхватывала, когда нужно:
— А мне песий, певцы наши, даже самые хорошие, не очень нравятся. Есть в них какая-то скованность, ненужная правильность. Как они ни стараются быть свободными, непосредственными — не то. Видно — специально стараются. Люблю негритянских певцов или, скажем, кубинских. Они раскрепощены полностью. Живут песней. Вообще мне хочется на Кубу. Смотрю по телевизору — здорово там, люди бодрые все, энергичные, каждому вздоху радуются, и во всем у них раскованность…
Вдруг она положила голову ему на колени:
— Почему мне так хорошо с тобой?
Иван склонился к Вале, сжал в ладонях ее лицо, поцеловал…
— Неужели я скоро буду жена, выйду замуж… Так рано… — прошептала она.
Иван замер. Разве он сказал ей что… Нет вроде. Только думал. Припомнилось столь же странное: «Я тебе не разонравлюсь…» Чертовщина какая-то! Может, она в самом деле наивна, принимает все за чистую монету, живет в другом измерении? Тогда… что же, тогда он женится. Конечно. Все в порядке.
— Ты же меня не обманешь? — она как будто подслушала его мысли. — Нет, что я… Нет, я знаю, милый.
Его обдало теплом — святая! И тут же передернуло, отозвалось неприязнью. С ним же подобное было! Этот светлый, ломкий, бьющийся на грани смеха и плача голосок… И словно кто одернул его, мелькнула та, почему-то въевшаяся в память женщина. Дело было еще на первом курсе. У дружка на квартире собралась праздничная компания. Выпили, завязались разговоры об архитектуре, литературе, искусстве. Последнее слово всегда оставалось за одним холеным красавцем, ироничным, с написанным на лице сознанием, что он знает в этой жизни истину, суть которой на поверку не мудрена: все вокруг дешевка, варвары, быдло, а он один бог страдания и мысли. Впоследствии Иван таких полно встречал, кроме улыбки, они уже ничего не вызывали. Но тогда он только пришел из армии, родом из деревни, заело: что этот хлюст знает, видел, нюхал? И не то чтоб по простоте душевной, подошел он к парню, взял за грудки. Ну и с того — а телом красавец был дородный, с раскаченными бицепсами — величавый дух быстро слетел. Вступилась жена. Отвела Ивана в сторонку, стала говорить о муже — какой он необыкновенный, хороший, а если иногда показушный и высокомерный, то это внешне, виной тому, мол, ранимость, закомплексованность. Поведала, как он нежен с матерью, с ней самой. И чувствовалось: больно человеку, что не поняли любимого, не так истолковали, обидели… Вся она дышала любовью к мужу, была полна обожания. Иван слушал и чуть не плакал от раскаяния, хотелось упасть на колени — перед ее сильной необъятной любовью свои чувства казались мелочными и ничтожными! А утром выяснилось, что это и есть та самая «замужненькая», с которой давно уже встречался дружок…