Сто пятьдесят фунтов… Да, вы правы: тут Сечени, безусловно, проявил себя мелочным, особенно если учесть, сколь расточителен оказывался он в иных случаях — главным образом, в молодые годы.
Стоит только перелистать его дневник:
«…Я решил про себя, что мать должна ссудить мне (без ссудных процентов) 100 тысяч. Из них 20 тысяч форинтов я употреблю на то, чтобы сделать Цинкендорф более пригодным для жилья, 20 тысяч понадобятся на расходы и Вене и экипаж, 40 тысяч пойдут на приобретение драгоценностей, 10 — на подарки и 10 — на карманные траты».
В последующие годы он живет более экономно, однако по-прежнему с царской щедростью оделяет конюхов и тренеров, если те — англичане. Но уплатить сто пятьдесят фунтов инженеру — это совсем другое дело.
В этом отношении Сечени — венгерский магнат до мозга костей: за лошадь он, пожалуй, способен пожертвовать сумму несколько более крупную. Ну, и в крайне редких случаях — за скульптуру; правда, тогда это должно быть творение Кановы или Торвальдсена. Зато сплошь и рядом он отваливает откупные и пощедрее: какой-нибудь хористочке или венской актрисе, если та, к примеру, шантажирует его возможным рождением младенца. Горничной — если не скупиться — положен золотой луидор за ночь. Крепостной девушке за ту же самую услугу — телка или подсвинок. А сколько получит обнищавший солдат? Это я тоже могу вам сказать с точностью.
Еще в пору своей беспутной молодости, во время одного из многих путешествий по Италии Сечени довелось столкнуться с большой группой венгерских солдат, возвращавшихся на родину с наполеоновской войны. То был не отряд, не регулярная часть — так, отбившиеся от стада. Их скорее примешь за нищих оборванцев, распоследних попрошаек, чем за солдат. Даже попрошайничать-то они не могут, потому что в тех краях, куда их занесло судьбою, не знают имени Христова. Грабежом тоже не поживишься — вокруг слишком много грабителей; вот и бредут победители к дому, этакое бравое воинство, а вернее — заблудшая отара. Голодная орава численностью в восемь сот. Сечени, понятное дело, расчувствовался и выдал им на восемьсот ртов две сотни форинтов: ровно столько, чтобы хватило раз пообедать…
Барину под стать себе, особенно если знатному господину грозит тюрьма, Сечени иной раз и подпишет вексель, однако гораздо чаще он отказывается дать в долг даже десять форинтов. Но ведь Кларку он давал не взаймы и не в подарок. Эту пресловутую сумму даже авансом не назовешь: всего лишь умеренная плата за документ по вопросам строительства моста, за изготовление чертежа и переговоры, требующие уйму времени. Беда лишь в том, что Кларк — не магнат, который угодит в тюрьму, если его не вытащить из беды, не продажная женщина и не конюх-англичанин. Это хорошо одетый, вполне независимый мужчина на вид одних лет с Сечени, а в действительности восемью годами старше; у него собственный дом, и по образу жизни он ничем не отличается от джентльмена. От такого человека грех ждать, чтобы он тотчас требовал плату за каждое свое слово, за каждый росчерк пера…