Из всего королевского дворца они осмотрели только громадные, очень красивые решетчатые ворота, внутрь войти было нельзя.
— С этой стороны больше можно увидеть, — сказала бабушка, — сюда надо приходить в день святого Иштвана, во время крестного хода. Пошли, а то у меня ноги болят.
Они медленно просеменили к Цепному мосту и на омнибусе переехали на другой берег.
— Ну вот, теперь ты видел Будапешт, — сказала бабушка, когда они вылезли из омнибуса.
В полдень они уже были дома.
А потом Пишта опять простаивал день-деньской в углу у входной двери, словно собачонка, у которой на ошейнике нет позвякивающего жетона, и она знает: ее может отловить любой живодер.
Мать ежедневно рано утром уходила в клинику и только к обеду возвращалась домой. Обедали всегда всухомятку: ветчиной, колбасой, — потому что дядя Тони и тетя Юльча не могли среди дня уйти из лавки.
А вот ужины бывали обильными. Жареное мясо, всякие разносолы, пирожные. Иной раз подавался торт с кремом, испеченный бабушкой.
— Смотри, какие мама научилась торты печь, — нахваливала старуху тетя Юльча.
Дядя Тони от торта отказывался. Он пил пиво, тяжело отдувался и чистой салфеткой вытирал пену с усов.
Сразу же после ужина тетя Юльча уводила мать в другую комнату: «Пошли, расскажешь, что нового».
Вскоре и дядя Тони шел вслед за ними. Бабушка в гостиной стелила девочкам постель на раздвижном диване. Но те вовсе не собирались ложиться. Они усаживались в уголок и хихикали. Если Пишта случайно оказывался поблизости, они тут же гнали его: «Эй, Чернорабочий, катись отсюда!»
А Пиште вовсе не хотелось пребывать в их обществе, его нисколько не интересовали их дурацкие секреты. У него были свои тайны.
Пишта с удовольствием оставил бы наедине своих хилых кузин, но уйти он мог, только когда бабушка велела: «Отправляйся спать!»
Спал он в одной кровати с бабушкой в комнатенке возле кухни, которую девочки называли «комнатой для прислуги», хотя никаких служанок в доме не было.
Пишта едва дожидался момента, когда можно было лечь. От бабушки шел тяжелый запах, и Пишта старался уснуть поскорее, прежде чем старуха уляжется в постель и засопит.
Мальчик так и не знал, вылечилась ли мать. Об этом она шепталась только с тетей Юльчей. В таких случаях даже дядя Тони не подходил к ним. Наверное, мать не поправилась, иначе они бы так не шептались. И все же по прошествии двух недель, как и было условлено, мать стала собираться в обратный путь. Она купила Пиште обновку, все те же штаны ниже колен.
За ужином дядя Тони, который даром что не доводился Пиште родичем, но всегда дружелюбно, хоть и редко, обращался к нему, спросил: