— Ну, что, Пишта, красивый город Пешт?
— Красивый, — ответил мальчик. Он знал: так надо отвечать.
— А Парламент красивый?
— Да.
— Даже можно сказать: прекрасный, — поправил дядя Тони. — А крепость?
— Прекрасная, — послушно ответил Пишта и добавил: — Только я ее не видел. Ее надо смотреть в день святого Иштвана.
— Так удачно, как Будапешт, не расположен ни один город в мире, — заметил дядя Тони.
— Да, — согласился мальчик, хотя и не знал, что значит расположение города и есть ли у Будапешта соперник по этой части.
— А дома? Высокие, а?
— Я думал, они выше, — ответил Пишта. Когда он, бывало, мечтал о Пеште, о столице, то и вправду представлял себе улицы его гораздо красивее, а дома — гораздо выше.
— Видали, каков! — добродушно засмеялся дядя Тони.
— Эй ты, Чернорабочий! — довольно громко произнесла Маргитка.
Аннушка снова надула щеки, а потом громко выпустила воздух. Но вот бабушка рассердилась на него по-настоящему. Она махнула рукой и, обратясь к зятю, предрекла сдавленным голосом: «Не выйдет из него ничего путного».
В глазах у матери заблестели слезы. Она прижала Пишту к себе и погладила по голове: «Ложись-ка спать, ты совсем сонный…»
Пишта выскользнул из комнаты. Он разделся в бабушкиной клетушке, костюм тщательно сложил и повесил на стуле, как того требовала старуха.
Но слова, сказанные ею, врезались в сознание и вызвали безотчетную неясную боль. Запомнились, хотя и не были понятны. И произнесла она их так, что прозвучали они не предсказаньем, а проклятьем.
Перевод С. Фадеева.
1
Старый хирург, профессор Адам Адамфи официально не занимал никакой должности в больнице. Он больше не числился штатным врачом, а скорее сам нуждался в медицинском обслуживании, так что старика только из жалости и уважения к славному прошлому держали при больнице — у него не было никого из близких, и совесть не позволяла его молодым коллегам указать старику на порог; в любом другом месте, вне больницы ему наверняка было бы хуже.
Бедняга стал «ходячей мумией», или «мощами», как называли его молодые врачи.
Все же иногда, хоть и редко, он облачался в белый халат и, мерно кивая головой, обходил палаты, где в былые времена каждый больной ловил его взгляд, пытаясь прочесть в глазах врача надежду на выздоровление, а сестры и начинающие врачи трепетали, когда на них за малейшее отступление от правил мог обрушиться его гнев. Теперь некогда грозный хирург был всего-навсего кроткой и безобидной тенью, и никто не мешал ему расхаживать в белом халате, если уж старику так нравилось.
Иногда он неделями не показывался из своего кабинета, теперь уже, по сути дела, больничной палаты. Однажды прошел ядовитый слух, будто в спешке, не найдя горшка, он оправился в собственный ботинок. Но всем разговорам пришел конец, с тех пор как Маргит, старшая операционная сестра, много лет знавшая Адама Адамфи, стала ходить за ним, никого при этом даже близко к нему не подпуская…