Город этот не единожды строился, разрушался и созидался заново. Здесь стояли лагерем римские легионы, а Дунай был границей, разделительной чертой. Оборонительной линией Римской империи, рубежом варварского мира и цивилизованной Европы. Но волны великого переселения народов перекатывались и через Дунай…
Гора получила свое название в честь епископа Геллерта, первого христианского миссионера. По преданию, язычники-мадьяры с этой скалы столкнули его в Дунай. Обрыв довольно высокий и крутой, а река в ту пору, разумеется, протекала под самой скалой, там, где мы только что проезжали. Геллерта столкнули в реку, но и сам он как личность, и то, что он принес венграм, послужили якорем, которым укрепился ковчег новой государственности… Вот тут, прямо перед нами на Крепостной горе, несколько столетий спустя, в эпоху Ренессанса, был воздвигнут дворец короля Матяша, где хранилась библиотека, одна из богатейших по тому времени. Впрочем, тот дворец фактически был третьим по счету. Археологи сейчас производят раскопки замковых сооружений, вновь и вновь возникавших на обломках более ранних построек… Дворец Матяша был разрушен турками. Полуторавековое турецкое владычество — тоже всего лишь эпизод в истории нашего города. Вот здесь, справа от нас, почти рядом, — купальня паши Мустафы. Эта постройка, да еще две купальни и могила святого — место бывшего паломничества — вот и все, что оставило в память о себе полуторавековое турецкое засилье; так, малозначащие пустяки. Но зато какая пропасть художественных сокровищ и книг была загублена!
Крепостная стена, там, повыше, — отреставрирована заново, так что нет смысла ее фотографировать. Еще выше — руины королевского дворца рухнувшей империи Габсбургов. Рухнувшей, я бы сказал, с опозданием; адмирал Хорти прожил в том дворце еще двадцать пять лет после падения Габсбургов…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хорти после девятнадцатого года стал регентом. Это был тяжелый период в жизни страны… Дворец же с точки зрения искусства, мягко говоря, не представляет ценности. Пожалуй, можно ехать дальше…
Этот симпатичный парк слева — бывший Табан. Еще не так давно повсюду здесь стояли маленькие домишки. Кривые улочки, заселенные ремесленным людом и виноградарями, пахли кошками, но выглядели весьма живописно. Уроженками этого квартала некогда были прелестные шляпницы и белошвейки… Теперь даже самые юные и наиболее удачливые из них давно уже стали бабушками. Но красотой их бог не обидел, и все они мечтали заделаться актрисами. Кем только ни становились эти женщины, какой удел ни готовила им судьба, — но вот в актрисы выбиться ни одной из них не удавалось. Большинство из них покоятся на Фаркашретском кладбище, вблизи своих отцов-бедняков, подле матерей. А вот из братьев их мало кому довелось попасть на это обширное будайское кладбище, где давка и без того не меньше, чем в Кристинавароше во время престольного праздника. Братьям их не много места отведено на Фаркашретском кладбище, во всяком случае за предшествующие пять десятилетий: нашли они свое последнее пристанище на обширных полях военных сражений.