Попытаюсь охарактеризовать Сечени одной фразой, которая, пожалуй, высветит весь его облик в целом. Сечени — это венгерский Байрон…
Вот произнес и остро почувствовал, что сравнение это хромает более прочих подобных сравнений, всегда страдающих известной натяжкой. Ведь сомнительна даже попытка определить личность Байрона через понятие «Байрон»; тут явно потребовалась бы немалая корректировка, а уж сравнение Сечени с Байроном — тем более условно. Байрон был поэтом, Сечени — трезвым политиком с необычайным даром острого видения и прозорливости. В то же время ему присуща своеобразная аберрация: то, что он видит точно и ясно сквозь даль времен, представляется ему приближенным во времени. Приведу лишь один пример: за событиями 1848 года в Венгрии и предшествующими революциями в Европе ему видится их неотвратимый результат — установление господства неимущих, можно сказать, пугающий призрак коммунизма. Но разве нет в этом провидении сходства, роднящего Сечени с поэтом?
Байрон был очень красив, Сечени же, по моему мнению, безобразен. Густые, сросшиеся брови, крупный, мясистый, с чувственными ноздрями нос, маслянистые глаза, свойственные восточному типу, как и желтоватый цвет лица. Подвижные морщины на лбу свидетельствуют о непрестанной смене настроений. Но — байроновская ли то черта или же явление эпохи? — этот безобразный мужчина представлял серьезную опасность для женщин и еще более серьезную — для женатых мужчин; он снискал успехи, которые будоражили его до конца дней: несчастливая любовь не давала покоя его душе и телу, счастливая — связала его по рукам и ногам, лишив свободы передвижения…
Однако самое большое отличие между Байроном и Сечени заключается в том, что Байрон видел Англию изнутри, а потому презирал и ненавидел ее, Сечени же, этот юный аристократ Габсбургской империи, сравнивал со своей родиной эту страну, избавившуюся от крепостничества, вставшую на путь промышленного, капиталистического развития, строительства машин и железных дорог; он видел немало хорошего в Англии и хотел перенести это хорошее к себе домой, на свою бедную родину. Поэтому Байрон — англофоб, а Сечени — англоман. Связывает их космополитическая общность — та среда, в которой обитали, дружили, любили европейские аристократы первой половины XIX столетия. Сечени никогда не встречался с Байроном, однако в одном из лондонских салонов он, естественно, познакомился с «чудаковатой» Каролиной Лэм, прославленной любовницей Байрона…
Упомяну еще одну подробность, прежде чем начну рассказывать вам — очень кратко, лишь в той мере, насколько это имеет отношение к предыстории моста — о жизни Сечени. Возможно, это подстегнет ваш интерес. Дело происходит в 1840 году — к тому времени Сечени уже является основателем Академии наук, инициатором Дунайского пароходства и регулировки Дуная, создателем «Шелковичного общества», ратующего за развитие шелководства, первым оратором, произнесшим свою речь в государственном собрании по-венгерски (а это, знаете ли, немалое дело, если учесть к тому же, что Сечени тогда еще едва умел изъясняться на своем родном языке). Выдающийся государственный деятель и крупный политический противник Сечени Лайош Кошут в одном из своих выступлений называет его «величайшим из венгров». И Сечени ни на миг не сбивает с толку столь ошеломляющее признание его заслуг, он тотчас улавливает намерение противника.