Разомлевший толстяк вздрагивает и сердито озирается по сторонам. Вызывающая улыбка юного гусарского капитана и хихиканье дам отнюдь не способствуют его превращению в льва…
Сечени отвешивает поклон и удаляется. Но прежде чем покинуть Париж, он оставляет в память о себе на потеху парижским салонам меткое выражение: «В сущности, печально, что авангард нашей армии стал так толст и неповоротлив!» Автору крылатого выражения не удалось остаться неизвестным, а слух об отдавленной мозоли распространили Молли и Флора. В армии монархии Сечени никогда не дослужиться выше капитанского чина.
О конечно, не только из-за этого! Сыграло свою роль — во всяком случае, по мнению Сечени, — то обстоятельство, что он все же был венгр, и то, что богатство делало его независимым, и то, что впоследствии он, хотя бы и фигурально, не упускал случая наступать на мозоли. Еще несколько лет он пробудет на военной службе, еще наступят времена, когда он будет не прочь продвинуться в чинах, хотя в свой полк наведывается лишь изредка и пренебрегает военной карьерой. Он все чаще испрашивает отпуск, много путешествует, ведет дневник. Хорошо говорит по-итальянски и по-английски, письма пишет на французском, а дневник на немецком; по-венгерски он разве что отдает команды своим гусарам в тех редких случаях, когда находится в полку.
Если бы Сечени не знал этого раньше, то здесь, в Париже, он имел полную возможность убедиться, что «чудовище» и «тиран», ныне сосланный на остров Святой Елены, которому англичане не вручают письма, если в адресе стоит слово «император», бывший властелин, которого отныне дозволено называть лишь Бонапартом, неизмеримо выше своих победителей, в особенности этого ожиревшего австрийского князя Шварценберга.
Так Священный союз невольно превращает Наполеона в достойного поклонения великого мужа, который способен был бы обновить Европу и весь мир, причем таким образом, что в этой Европе нашел бы себе место и молодой человек, подобный Сечени. Ведь Наполеон привнес бы лишь «хорошие» стороны революционности и свободы без каких бы то ни было республиканских замашек и якобинства. Словом, тогда миром правил бы поистине великий человек… Сколь заманчивая перспектива для венгерского графа, вынужденного кланяться Габсбургам! Почему, собственно, Наполеон — «чудовище»? Ведь, в конце концов, этому чудовищу Меттерних сосватал в жены дочь императора Франца… Ничтожество врагов лишь умножает их ненависть к Наполеону, который вырастает в подлинного великана с тех пор, как карлики связали его путами — подобно расправе лилипутов над Гулливером. Стоит ли ему, Сечени, пребывать в Вене в качестве протеже Меттерниха и заносить в свой дневник удачные остроты и цитаты из стихов, чтобы затем блеснуть этим в обществе? Да и «блеск» ли это? За темные, сросшиеся брови и способность мгновенно воспламеняться дамы меж собой прозвали его «сладострастным турчонком». Хотя наедине с ним красавицам не до разговоров, даже имени его им не под силу выговорить правильно — Сэчени, Шечени… Черт побери, не лучше ли было бы ощущать себя истинным венгром и, вместо того чтобы предаваться мировой скорби, обратить свой взор к отечеству — стремиться сделать Венгрию страной европейской, еще более европейской, нежели Австрия, где Сечени и ему подобные транжирят средства, выжатые из венгерского крестьянства и из венгерской земли? Хорошо еще, что отцу его во время войны удалось поправить денежные дела семьи: в войну ценились и лошади, и овес, и пшеница. Но теперь опять не обойтись без помощи финансистов-евреев, ведь представителю рода Сечени и в Вене за все приходится расплачиваться вдвойне, дабы показать, что он — барин даже за границей. А там его принимают за очень важного барина: его легкий экипаж запряжен пятеркой лошадей, в таком выезде он совершает путешествие по Франции. Хотя если хорошенько разобраться, графский титул рода — не такой уж глубокой давности. Фамильное богатство Сечени было приобретено не олигархом-завоевателем, а одним из священнослужителей контрреформации. Личность этого служителя божия не вызывает особого доверия: заимодавец, выклянчивающий для себя имения опальных протестантов, не забывающий обогатить и своих братьев, не гнушающийся посредничеством между куруцами