В один прекрасный субботний полдень, как всегда с тщательно вычерченной схемой, я начал проход по маршруту Фаркаша. Отличный июньский день, на фоне темно-синего неба окрестные пики смотрелись как вышитые. Белая вершина Большой Иглы искрилась в солнечных лучах. Какое точное название, думал я, более удачного имени для этой вершины не подыскать. Посреди осыпей вонзался в небо ее острый наконечник. Я постучал по скале на счастье и поднял руку, чтобы схватиться за первый выступ. Прикосновение холодного камня пробудило во мне нетерпение. Через четыре-пять часов я буду наверху, оттуда можно спуститься на веревке или сойти к южной седловине, а затем прогуляться к хижине, времени у меня навалом. Кое-где мои предшественники оставили в стене крючья, и поэтому я продвигался вперед быстрее, чем предполагал. На полочке в нижней трети маршрута я был почти на час раньше намеченного времени. Я застраховался крючьями и стал наслаждаться видом на Магурку сверху. Мы, альпинисты, вознаграждаем себя дважды, — в который раз повторял я себе, — во-первых, той непередаваемой радостью, когда человек достигнет вершины, когда победит не скалу, не камень, а самого себя, и, во-вторых, видом сверху, который открывается только нам — и еще, может быть, летчикам.
Я съел немного меду, запил чаем и стал подниматься выше. Временами мне казалось, что я когда-то уже проходил маршрутом Фаркаша, до того тщательно я его проштудировал и даже словно прожил. Когда я был на полдороге, внезапно раздался гром. Я удивленно поднял голову. Надо мной было синее небо. Гром грянул еще раз, еще громче, в спину ударил порыв ветра. Удары грома раздавались все чаще, горы откликались многократным эхом. Я пытался понять, то ли это безобидная небольшая буря, то ли что-нибудь посерьезнее. Я думал о воронке над собой. Когда упали первые крупные капли, рассуждения пришлось отбросить. Я начал спускаться по веревке. Когда я спустился на две длины веревки, хлынул ливень. Я надеваю куртку и пытаюсь сдернуть мокрую веревку. Безуспешно. Где-то надо мной ее заело, не могу ее спустить, хоть убей. Стою и жду. Когда кончится ливень, вскарабкаюсь наверх и высвобожу веревку. Когда через два часа гроза миновала и дождь кончился, я замерз, как сосулька, о том, чтобы лезть наверх и освобождать веревку, нечего было думать. Из последних сил я застраховался крючьями, меня трясло от холода. И — почему бы мне сегодня не признаться в этом — и от страха. Мне было известно, что такое смерть от переохлаждения».
Всякий раз, когда Юрда вспоминал о своем плене на полочке северной стены Большой Иглы, он зябко поводил плечами. Словно в нем сидел где-то остаток сырого холода, который пронизывал его тогда до мозга костей. Счастье, что дождь лил только два часа, а не два дня, счастье, что со стены можно было докричаться до хижины, счастье, что Гайдошик был классный альпинист и всю спасательную операцию выполнил в одиночку. Когда он еще засветло спустил Штефана вниз и скорее донес, чем довел до хижины, то сказал только: «Тебе, брат, повезло, утром я бы уже спускал тебя завернутым в брезент».