— Даже курьера за тобой послали. Где там командированный? — спросил майор, приоткрыв дверь. — Давайте его сюда.
Искать пришлось недолго, и минуты через три в дверь вошел высокий, жилистый и стройный старшина с орденами и медалями на груди и в роскошном мундире послевоенного шитья, который пока носили только одни участники знаменитого Парада Победы.
— Кремнев! Живой!
— А что мне сделается, если война кончилась.
Дальше сомнений быть не могло. Это был точно Кремнев.
4
Дорога до Германии, где стоял гвардейский полк, оказалась неблизкой. Ехали через Москву, откуда шел берлинский поезд, и было странно, что все стало просто и слово «Берлин» на всех толпящихся по Белорусскому вокзалу людей не производило никакого впечатления, словно экспресс отходил куда-нибудь в Киев или Минеральные Воды, а не в бывшее логово врага, до которого ползли, бежали в атаках, тряслись на фронтовых дорогах целых четыре года.
А теперь вот отметили проездные документы, отоварились харчами на продскладе железнодорожного коменданта — и вперед.
По дороге — куда ни глянь — следы всех четырех лет войны. Когда проезжали Смоленск, Минск, Брест и Варшаву, то не верилось, что все это удастся восстановить — города казались сплошными грудами битого кирпича, да и железные дороги были такими слепленными на живую нитку, что поезд по ним еле полз, хотя считался экспрессом. От такой медленности хода руины казались нескончаемыми.
За дорогу наговорились вволю.
Кремнев рассказал, что после Познани их восемьдесят вторую гвардейскую доформировали прямо во вторых эшелонах армии и, как дивизию, обладающую опытом штурма укрепрайонов, послали брать Кюстрин, еще одну немецкую крепость на Одере, которая тоже далась немалой кровью. Там тоже были форты, и доты, и такая же цитадель, да к тому же располагавшаяся на острове, и добираться до нее оказалось трудновато — в марте вода известно какая.
После Зееловского прорыва вошли в Берлин с юга и дошли до самого паучьего места — рейхсканцелярии.
— Там у Гитлера самая лежка была, — по-охотничьи определил Кремнев. — Познанским подвалам не чета. Потому гада и упустили. Спалил сам себя, когда мы по его поганую душу пришли.
— Сам видел или только слыхал? — поинтересовался Фомин, потому как судьба Гитлера почему-то интересовала всех.
— Нет. Ни сам не видел и никто из наших тоже, — ответил Кремнев. — Зато канцелярию видел. Глубокая. Четыре лестницы вниз, стены — пушкой не пробьешь, но духота и вонища, ровно сто козлов душных там проживали. У простых немцев воздух почище, даже у тех, у кого ноги порченые и потеют.