Целых три года он видел только войну и самое худшее в ней.
С того осеннего дня в сорок первом году, когда он шагнул в колонну беженцев, уходивших из Артемовска по ворошиловградскому шляху, просто военные трудности, трудности времени сменились муками, унижениями и жизнь стала отсчитываться совсем другими мерками, да и можно ли было называть жизнью?
«Ди арбайт либт ди думмен!»
«Ди арбайт либт ди думмен!»
«Ди арбайт либт ди думмен!»
Эту фразу полагалось повторять трижды каждое утро перед выходом на работу, и унтерфельдфебель Поппе с конвойными зорко следили, чтоб молчащих не было. «Работа любит дураков». Вот так, и никак иначе. Каждое утро каре на аппельплаце простуженными голосами выдыхало злую шутку Попки, как прозвали фельдфебеля между собой в лагере, а потом разводили по работам.
В неволю попасть просто. Для Володьки Фомина и тех, кто шел с ним тогда к Ворошиловграду, даже останавливаться не пришлось — прямо на дороге перед ними стоял пятнистый тупорылый грузовик с черно-белым крестом на капоте мотора, поодаль — три мотоцикла и один-единственный танк, а немецкие автоматчики деловито сортировали толпу беженцев, даже не останавливая ее, а просто разделяли на два потока. В один направляли людей одетых, на их взгляд, в красноармейскую форму или просто призывного возраста, в другой — всех остальных. Солдат в каске с матерчатым чехлом и с пистолетом в руке толкнул Фомина к тем, кого считал пленными, а следом за Володькой направил туда же парнишку с розовым шрамом на щеке. Тот ткнулся в спину Фомина, и Володька услышал: «Я б тебя пихнул, стерва, если бы у меня автомат был».
Так они и встретились: Борька Ковтанюк, рыбак из Херсона, и Володька Фомин, вчерашний артемовский школьник. Борька был на год старше и, как выяснилось, кое-что успел повидать и даже понюхать пороху. За четыре месяца жизни на одних нарах Фомин узнал Борькину одиссею.
2
«Жанна» упорно не хотела тонуть.
Со стороны могло бы показаться, что рыбацкая шаланда нарочно дразнит немецкую батарею, которая после двух пристрелочных снарядов перешла к стрельбе на поражение и так палила уже минут семь, но снаряды не трогали суденышка. Батарея била, как на инспекторском смотру, ожесточенно, скоро и слаженно, и шаланда беспомощно моталась среди разрывов, залитая наполовину водой, с оглушенным и совсем невоенным экипажем.
В том, что она еще держалась на плаву, «Жанна» была обязана сушеной рыбе в рогожных кулях, которая в соответствии с законом Архимеда тонуть не собиралась.
Борька, как и остальные пятеро негаданно попавших в беду рыбаков, валялся на кулях с рыбой, судорожно вцепившись в просмоленные концы, которыми, как теперь получалось, не груз был принайтовлен к шаланде, а сама шаланда к спасительному для нее и экипажа плавучему грузу. Штиль застал «Жанну» и не давал уйти из-под обстрела, и вокруг дыбились столбы воды, и время от времени осколки рвали парусину и впивались в черные борта шаланды. «Колдунчик» беспомощно болтался на мачте, знаменитый «колдунчик» из пера африканского воробья — почти единственный навигационный рыбацкий прибор в северном Причерноморье, а попросту — обычный пучок перьев на ниточке для указания силы и направления вымпельного ветра.