Майор пожал плечами и промолчал. На этот раз прощание было без церемонных рукопожатий. Касьянова козырнула по-уставному и вышла из штабного блиндажа, кивнула, мол, пошли, Фомину и направилась к выходу из расположения артполка по прибрежной тропинке. Когда пришли в медсанбат, Касьянова все боялась остаться одна, чтоб ненароком не разреветься от того, что услышала, узнала о негаданном препятствии накатившему, на ее несчастье, чувству, запоздалому, как бабье лето.
А через час после ее возвращения из артполка Касьянову в прачечной разыскала Оля Бубенцова, пунцовая, заполошная, счастливая.
— Товарищ капитан! Там вас ищут! Ну, он пришел!
— Кто «он»?
Но уже и сама знала кто, выбежала на улицу, почему-то стащив с головы пилотку, пробежала по двору и прямо у входа в дом, где размещались палаты и ее клетушка-кабинет, столкнулась с Сушковым.
— Не смотри на меня, — попросила она. — У меня глаза красные и лицо поцарапано.
— А я и не смотрю, — пробубнил ей в ухо Алеша, Алексей, радость кареглазая. — Не смотрю. У меня опять до семи тридцати увольнительная. Начштаба выдал. Правильный мужик. Он у нас из генералов. В тридцать девятом ромбы носил, а войну в рядовых начал и обратно до майора дошел.
— Конечно, правильный, — согласилась Касьянова, для которой ничего и никого больше на ближайшие десять часов не существовало.
На следующий день артполк снялся и убыл. Куда и зачем — и спрашивать-то было не положено — это ведь не свой, дивизионный, а резерв Ставки. Тут много не узнаешь.
— Отлюбила свое казачка, — сказал Никитич про Касьянову. — Если артиллерия вперед пошла, то жди раненых. Такое наше дело. Давай, старшина, сарайчик подлатаем, печку поставим — человек на тридцать помещение получиться может.
И Фомин с ездовым пошли чинить старый сенной сарай.
С плацдарма за Вислой, нарастая, гремела канонада.
Затишье кончилось.
1
Происшедшие события в медсанбате капитана Касьяновой вроде бы никаким боком не касались старшины Фомина, и все эти внезапные страсти, любови и другие следствия уже хозяйственного ража ездового Рассохина, из-за которых в эту житейскую и в то же время не совсем такую уж обыкновенную историю были втянуты соседние части, кто-то из дивизионных острословов окрестил «любовью фронтового значения». Поневоле принимая участие во всем этом, то в нелепой должности амурного посыльного, то просто в качестве невольного свидетеля и слушателя пересудов девчачьего персонала медсанбата, Фомин и сам не заметил, что у него у самого началось исцеление души, до крайности ожесточенной военными годами.