Оставалось только ждать, чем все это кончится, и минуты тянулись, как часы. Наконец Борька заставил себя оторвать лицо от рогожи и, поглядев в море, вдруг вскочил и заорал:
— Наши! «Шаумян»!
К шаланде приближался высокий треугольник пенистого буруна. Главный калибр эсминца в считанные секунды смешал с землей считавшую себя абсолютно безнаказанной батарею, потом, сбросив штормтрап, принял рыбаков, и командир, узнав, что в оставленной шаланде рыба, приказал перегрузить ее на корабль. Едва корабельная стрела приподняла груз, «Жанна», слегка качнув бортами, ровно начала погружаться в воду. Проведя себя по щеке, Борька заметил кровь. Эсминец доставил рыбаков в Севастополь, там их сдали коменданту базы и распределили кого куда. Борьку, когда узнали, что ему только-только стукнуло семнадцать и у него за плечами десятилетка, направили было в училище береговой обороны имени комсомола Украины, но там опять оказались строгие доктора, и повторилась одесская история. Ему отказали. Тогда он нахально прорвался к полковнику Костышину и потребовал, чтоб тот отменил решение врачей, но тот ничего не мог поделать.
Борька покинул училищный городок на Корабельной стороне с выправленными проездными документами до места проживания ближайших родственников — две тетки, сестры матери, жили на станции Попасная. Он сел в поезд и не мог догадываться, что доедет только до Артемовска и его поезд будет последним, пришедшим в этот город всего за час до прихода в город немецких мотомеханизированных колонн.
Лагерь, в который попали Фомин и Ковтанюк, не был обычным. Его нельзя было назвать лагерем для военнопленных, потому что красноармейцев в нем было всего около двух десятков, а все остальные никаким образом военнопленными значиться не могли — это были рабочие, железнодорожники, колхозники и школьники.
Командованию семнадцатой немецкой армии нужны были рабочие руки для восстановления дорог в своих тылах, и по инициативе инженерных частей при каждой пехотной дивизии армии генерала Штюльпнагеля создавался «трудовой» лагерь. Отбор рабочей силы возлагался на штабы дивизий, а создание соответствующего режима — совместно на военные власти, представительства подвижных организаций «арбайтсфронта» при группе войск и вновь создаваемые «русские гражданские власти», которым вменялось в обязанность «содействовать скорой и окончательной победе «дойче рейха» всеми силами».
На деле все выглядело совсем по-другому. «Русские гражданские власти» так ни разу и не появились в лагере, охраной занималась полурота баварских саперов во главе с вредным и жестоким Попкой, а в коменданты назначили лейтенанта из воздушно-десантных сил люфтваффе, который и с подчиненными ему саперами говорил не иначе, как сквозь зубы, а на тех, кого они охраняли, совсем не обращал внимания, передав всю власть унтерфельдфебелю Поппе.