— Не волнуйтесь. Я нахожусь во вверенном мне подразделении, и тут будьте добры выполнять мои приказы. — На глаза Касьяновой попался Фомин, стоявший, как и стоял, по стойке «смирно» и с автоматом. — Вот старшина меня проводит. Посмотрим, что у нас за соседи такие объявились. Ярыгин! — крикнула она в окно, и вскоре пришел пожилой красноармеец желчного болезненного вида в накинутой на плечи шинели.
Это был один из ездовых, и форма сидела на нем совсем неважно. Он потоптался у входа, пока Касьянова наставляла его охранять лейтенанта, совершенно не обратив внимания, что Ярыгин совсем без оружия. Потом она выяснила у лейтенанта дорогу, по которой надо идти, щелкнула выключателем трофейного фонарика для проверки и приказала Фомину следовать за ней, оставив лейтенанта Сушкова наедине с Ярыгиным.
— Ну и начальница у вас, батя, — вздохнул артиллерист.
Тот не ответил, а начал расстилать шинель на лавке, явно намереваясь лечь.
— Нарушаешь, батя. Ты меня охранять должен, а не спать. Чего молчишь?
— Ты арестованный, с тобой разговаривать не полагается, а за занавеской кушетка есть, ложись и спи, раз приказано. Меньше чем за два часа они не обернутся.
— Дело говоришь. Вздремну. У вас тут прямо санаторий. Ну и служба.
Ярыгин ничего не ответил, и Сушков почувствовал сам, что засыпает.
3
Часть, на территории которой был задержан ездовой медсанбата Рассохин — именно такой была фамилия Никитича — со своей «рыбацкой артелью», была артиллерийским полком прорыва Ставки, размещенным в условиях сугубой секретности в районе Ласкарцев, и подчинялась даже не армейскому штабу, а непосредственно фронту. Режим охраны определялся строжайшими приказами начальника охраны тыла фронта, продиктованными серьезнейшей обстановкой в тылу. Люблин и все правобережье Вислы — места лесные и для немецких разведгрупп, диверсантов, националистских бандитов самого разного толка и ориентации были почти идеальным полем деятельности. Любельское Полесье кишело бандами, и те, кому по долгу службы приходилось чистить прифронтовые тылы, работали денно и нощно. Банды-боевки, или, как их именовали на жаргоне контрразведчиков, «бандобой», уничтожались в первую очередь в местах дислокации оперативных резервов, но справиться с ними сразу было необычайно трудно. Националисты в отличие от отставших и выходящих из окружения групп немцев как свои пять пальцев знали местность, долго базировались на ней и имели солидную агентуру среди местного населения, да и действовали по общему плану штаба АК[1]. Две бригады аковцев даже не тронулись на помощь Варшаве, а занялись тем, что объявили настоящую войну созданному в Хелме Польскому комитету национального освобождения — новому правительству Польши и советским военным властям.