Сапи дал задниц ход, выждал и снова включил магнитофон, — вся сцена телефонного разговора Жумы с Ханбековым была воспроизведена слово в слово.
— Вот каковы теперь ваши подарочки. Ну, хорошо! — Сату Халович был бледен, губы его дрожали. — Вы установили в моем кабинете аппарат для подслушивания. Да знаете ли вы, что это карается законом!
— С чего ты взял, что аппарат для подслушивания! Это запись по проводам.
— Какая разница! Это все равно беззаконно. И теперь вы хотите шантажировать меня этой пленкой. Но удастся! У меня есть свидетель, который подтвердит, что этот разговор я вел не всерьез, больше того, я смеялся над Жумой.
— Знаем, — спокойно сказал Бирка, — только это не свидетель, а свидетельница. Не думаем, чтобы ты прибег к ее показаниям, — с этими словами он достал что-то из бокового кармана пиджака и протянул Ханбекову.
Это была фотография, сделанная с экрана телевизора. Она запечатлела завсельхозотделом райисполкома Ханбекова Сату Халовича, шестидесяти двух лет, в его служебном кабинете; левой рукой он держал телефонную трубку, а правой отнюдь не отеческим жестом привлекал к себе секретаршу Непси Хугаеву, двадцати шести лет, и тянулся своими ответственными губами к ее секретарским губам.
— Есть и другие варианты, — с шакальей любезностью сказал Бирка. — Вот, например, более завершенная фаза морального падения.
На новой фотографии ответственные уста уже слились с устами представительницы технического персонала.
— Как видите, Сату Халович, — Бирка бережно убрал фотографии, — вам придется выбирать, как говорит наш юный друг Алви, только между Сциллой и Харибдой: или вы призна́ете, что почтительно-преданный разговор со святым шейхом соответствует сути вашего отношения к нему, или вам надо расписаться в своем невероятном нравственном падении.
Ханбеков откинулся на подушки. Он тяжело дышал. Трудная борьба происходила в его душе.
— Значит, все-таки тайная аппаратура?
— Не скроем, кое-что было, — милостиво признался Бирка и тихо подбросил веточку в костер: — И еще неизвестно, что скажет по поводу этих фотографий своему Затухаловичу прелестная Куржани…
Именно «Затухалович» и явился вдруг каплей, переполнившей душу Ханбекова. Он вскочил, спрыгнул с кровати, забегал по комнате.
— Да! Да! Я стал Затухаловичем. Я истерзанный комок нервов в райисполкомовском кресле. Я предал свой служебный долг, свою семью, доверие избирателей… И все это — дело ваших рук, вашего Жумы! Хватит! Грозите мне чем угодно! Пусть позор, пусть тюрьма, но только без вас, без вашей банды ханжей и жуликов! Да, у меня может все рухнуть, все рассыпаться, но это лучше, чем оставаться с вами. Я еще найду в себе силы начать жизнь заново. Прочь отсюда! Я не желаю вас видеть!