— У вас в Челябинске девушка?
— С чего ты взял? — вытаращился Тихонов.
— По стихам.
Тихонов приглушенно засмеялся.
— Чудило! Это ж по вдохновению! — И торопливо напомнил: — Только Богаткину ни-ни!
— Не скажет, не бойся, — раздалось вдруг за спиной. В открытом люке виднелась голова Богаткина. Люк тотчас захлопнулся, но Тихонов поднял крышку. В машине горел свет. Богаткин что-то писал.
— Подъедать будешь?
— Зачем? Я твои стихи домой пошлю. «Жизнь пойдет — лучшей жизни не надо! Умирать не захочет никто!»
Тихонов успокоился, к нему возвратился обычный тон.
— А долдонишь, что умрешь.
— Точненько, — спокойно подтвердил Богаткин.
— Зачем тогда письмо?
— Письмо. То жене, детям. Для них жизнь замечательная будет. После войны, конечно. Это точненько. И что «уничтожим мы скоро всех гадов» — тоже.
— Как же «мы», когда тебя убьют? — зацепился Тихонов.
— Меня убьют, так вы останетесь, другие. Между прочим, — обратился к Виктору, — командир же сказал: Виктор — победитель.
— Бессмертный, — уточнил Тихонов. Шутя ли, всерьез — определить было трудно.
— Никита — тоже победитель, — заметил Виктор.
— Ну да! — Тихонов обрадовался несказанно: ведь его звали Никитой.
— И Георгий перевод имеет? — осторожно спросил Богаткин.
Виктор постарался вспомнить:
— Георгий — земледелец.
— Земледелец? — недоверчиво переспросил Богаткин, но сразу поверил. — Точненько. Тракторист и есть земледелец. Скажи пожалуйста! Земледелец… — Он помолчал и заговорил на излюбленную тему: — Выходит, в землю мне и возвращаться.
— И чего ты все каркаешь? — в сердцах упрекнул Тихонов.
— Я не каркаю, товарищ Никита-победитель. Я официальное заявление делаю: третью машину получите без меня. Предупреждаю.
Виктор в душе осуждал Богаткина, но в разговор вмешиваться не осмелился. Что он знал о войне? Его первая атака, первая радиосвязь в бою, первая очередь из танкового пулемета по настоящей цели — все это было еще впереди.
Дорога на вокзал в трамвае с синими лампочками, дорога на Урал с первым назначением, дорога на фронт в сборном эшелоне были дорогами на войну. Самой дороге войны еще только предстояло начаться. Но вступал на нее Виктор не в одиночку — в братском экипаже. Потом, на войне, не раз убеждался, что взаимоотношения танкистов и не могут быть иными: все четверо, от механика-водителя до командира, ели из одного котла, прикрывались одной броней, сражались одним и тем же оружием. Экипаж жил одной жизнью и в любом бою мог умереть одной смертью. Братство было кровным.
Но при всем этом старший лейтенант Ивлев всегда оставался командиром.
Перед самой контратакой, когда в последний раз проверяли внутреннюю связь, Виктор услышал искаженный ларингофоном голос: