* * *
— Петр Иванович, — спросил Вершигора, — а где протез-ветеран, сохранился?
— Где-то в музейном складе лежит.
— В краеведческом? Фотографию твою я там видел на стенде. Много героев дала ваша земля.
— Какая земля не дала их, Петр Петрович?
Вершигора задумался, помолчал.
— Написать бы книгу обо всем народе нашем. Заголовок тот же: «Люди с чистой совестью». Эх, жизни, да что там, десятка жизней не хватит на такое дело. А вот о разведчиках я точно напишу. Задача нелегкая. Работа у них неприметная, тихая вроде бы. А ведь один разведчик двадцати диверсантов стоит!
— Смотря какие диверсанты, Петр Петрович.
— Смотря какой и разведчик, — Вершигора озорно блеснул глазами, — если такой, как Петр Иванович… — Он заразительно расхохотался, глядя, как смутился Кузяев. — Нет, — продолжал шутливо-серьезным тоном Вершигора, — я всегда говорил: самая воинственная профессия — бухгалтеры. Помните Ленкина, разведчика, усача? До войны бухгалтером был. А Ефремов?
Вершигора подошел к окну, отвел в сторону тюлевую гардину, задумчиво проговорил, глядя на город:
— Да, сколько в тех домах живет бухгалтеров, токарей, литейщиков, бывших и будущих героев. — Заговорил о другом: — А сад, видно, хороший.
Маленький садик, посаженный Кузяевым у дома, был его гордостью и предметом любовных забот.
— Хороший, Петр Петрович. Вы бы на фрукты приехали или весной, когда цветет все. Глаз оторвать невозможно, красота такая.
— А то что за кусты? Никак сирень? — спросил Вершигора, всматриваясь в заснеженный сад.
— Сирень. Меж деревьев и у калитки. Белая.
— Какие сорта?
— Не знаю, как называются.
Вершигора отпустил гардину, обернулся.
— Ласково, наверное, мирно, без номера, не «Сирень 316». А что, в этом тоже своя поэзия, фронтовая лирика. Как думаешь?