Вот кто был тридцать первым! Сидоров, Федор Яковлевич! От него не уцелело ни документов, ни того, что называют останками. Три солдатских ремня слишком коротки при взрыве четырех килограммов тола.
До самого отъезда лейтенант Миронов ночевал в доме Шуры. Он по-прежнему тайно любовался ею, верил и не верил, что узнал такую красивую, женственную, но первая и единственная ночь их близости осталась единственной и последней. Шура все так же проявляла к нему доброе внимание, заботилась и разговаривала ласковым голосом, а по ночам, когда лейтенант, намаявшись за день на стройке памятника (теперь там работала бригада), спал крепким, непробудным сном, Шура облокачивалась голыми руками на стол и подолгу горько и безутешно плакала.
Домик стоял на окраине, ближе других к ущелью. Но лейтенант не потому не уходил от Шуры. Как ни скуден тыловой офицерский паек, но он богаче и разнообразнее продовольственных карточек работницы и ребенка. Каждый день, прожитый одной семьей, был сытым днем.
На открытие памятника собрался на митинг весь город, все, свободные от смен и дежурств. Больше других было женщин, одиноких и с детьми. Говорились речи, играл оркестр.
Лейтенант держался в сторонке, не сводя глаз с горящей золотом латунной доски на обелиске из обломка скалы. Губы лейтенанта беззвучно шевелились, повторяя тридцать одно имя, отлитое на металле.
Митинг кончился, черная густая толпа потянулась к выходу из ущелья.
— Постоишь еще? — спросил капитан Федотов.
— Постою, — сказал лейтенант.
— Тогда я поехал.
— Хорошо.
У братской могилы остался лейтенант. И Шура. Сына она отправила с соседкой на грузовике.
— Едете? — первой нарушила молчание Шура.
— Сегодня.
Она подняла на лейтенанта грустные, сухие глаза.
— Извините, коли что не так.
— Что вы, Шурочка, что вы! — впервые ласково назвал он ее.
— Вроде мы и не муж с женой, — сказала она растерянно, — а как вдовой остаюся. Второй раз вдова.
Подавила растерянность, мягко положила ему на плечи свои красивые руки.
— Храни тебя бог. — Шура трижды поцеловала его в губы, затем, отступив на шаг, задумчиво произнесла, не для него, для себя: — Может, свидимся еще…
Он неопределенно пожал плечами. Она поняла: этого никто не знал, не мог знать. Губы Шуры задрожали, круто повернулась, быстро пошла, затем побежала, низко опустив голову. Вскоре она догнала последние ряды людей и слилась с ними.
Лейтенант почувствовал, что теряет что-то дорогое, но не сдвинулся с места.
Он постоял еще, поправил свежие цветы у подножия обелиска со звездой.
— Ну вот, — сказал вслух. — Пока все…